Книги от Софьи

[Saloooo]

[Sopheeya1984]

А так ли он сам интересен? Он - самородок. Иной самородок... чистишь, чистишь его от грязи... ан глядь, - ничего под грязью-то и нет

[Sopheeya1984]

Алан Уотс - Книга о табу на знание о том, кто ты есть.

[Sopheeya1984]

Алан Уотс - Дао - путь воды

[Sopheeya1984]

#У тебя хватило мужества родится, и ты доволен. Тело подвержено многочисленным изменениям, которые никогда не прекращаются, и разве это не дает нам возможность радоваться непрестанно? Поэтому мудрец наслаждается жизнью в том, что объемлет в себе вещи и от чего невозможно отделиться. Он почитает безвременную смерть и счастливую старость, свои начало и конец в равной мере благими, и в этом другие люди подражают ему. Что уж и говорить о достоинстве того, от чего зависят вещи и из чего проистекают перемены [Дао]!

Другими словами, все, что обычно считается ненадежным, непредсказуемым, опасным и даже враждебным миром -- включая сюда и наши неконтролируемые эмоции и внутренние ощущения -- в действительности представляет собой наше естество и действие. И даже само чувство, что это *не* так, в свою очередь является одним из аспектов того, что это так. Так, с точки зрения древних даосов-созерцателей (как их называет Крил), всякое преднамеренное развитие *у-вэй* представляется самопротиворечивым. Выражаясь словами Чжуан-тзы, подобная практика будет напоминать "барабанный бой в ходе поисков беглеца", или, как позднее говорили чань-буддисты, "дорисовывание ножек змее". Вслед за Лао-тзы (гл. 38 ) мы можем сказать: "Высший *у-вэй* не стремится быть *у-вэй* и поэтому есть подлинный *у-вэй*".


Как же, в таком случае, нам следует поступить с освященными веками практиками медитации в индуизме, буддизме, сянь-даосизме и мусульманском суфизме, которые ставят своей целью развитие сверхъестественных способностей и космического сознания? Если мы посмотрим на ранние чаньские писания династии Тан (от +618 до +906), не упуская из виду, что Чань в те времена был сплавом даосизма и буддизма, мне кажется, у нас не возникнет сомнений с том, что таким мастера Чань, как Сэн-цань, Хуэй-нэн, Шень-хуэй, Ма-цзу и даже Линь-цзи не только не акцентировали внимание на занятиях медитацией, но зачастую отвергали их как всецело неуместные. Они делали упор на непосредственном интуитивном прозрении, которое наступает в результате "прямого указывания" (*чжи-чжи*) со стороны наставника во время *вэнь-да*, когда ученик задает вопросы и получает на них ответы. В ходе такого общения тот, кто постиг суть вещей, просто указывает ее тому, кто не постиг, -- зачастую невербальными средствами, не столько объясняя, сколько непосредственно показывая ее. Все материалы по этому вопросу подтверждают мнение о том, что чаньские мастера времен династии Тан не одобряли использование медитации *в качестве средства* для достижения подлинного прозрения (*у*, или *сатори* по-японски).

С другой стороны, те, кто понимают Дао, получают удовольствие, подобно кошкам, от возможности посидеть и посозерцать, не ставя перед собой никакой конкретной цели. Однако, когда кошке надоедает сидеть, она отправляется на прогулку или начинает охоту на мышей. Она не принуждает себя сидеть как можно дольше из принципа, равно как и не соревнуется с другими кошками в том, кто просидит на одном месте дольше, -- если, конечно, нет какой-то реальной причины, чтобы не двигаться, такой, например, как желание поймать птичку. Даосы-созерцатели будут с удовольствием сидеть вместе с йогами и последователями Дзэн до тех пор, пока это им приятно, однако, когда природа скажет нам, что мы "пытаемся толкать реку", мы встанем и займемся чем-то другим или же просто ляжем спать. Медитация, или созерцание, не ставит перед собой прямой цели пробудить этот разум, однако развивает его как побочный продукт. Между тем цель и смысл созерцания только в том, чтобы слышать в ночной тишине, как
Звук падающих капель Говорит, о чем я думаю.

Его сознание свободно от мыслей. Выражение его лица спокойно и безмолвно. Его чело светится простотой. Он холодный, как осень, и теплый, как весна, ибо его гнев и радость случаются так же естественно, как смена времен года. {"Чжуан-тзы")


Даосы-созерцатели медитируют во имя радости самой медитации -- чтобы ощущать свое дыхание, видеть солнечный свет на полу, слышать завывание ветра и кукареканье петухов вдалеке, внимать безмолвию и всем тем вещам, которые воинственные активисты Востока и Запада с их настойчивой целеустремленностью, увы, научились презирать. Такая медитация представляет собой *инь*-ский аспект даоской жизни, однако эта жизнь не исключает -- когда приходит время -- и *ян*-ского аспекта, и поэтому восторг активной деятельности, например, ритмичных и плавных движений *тай-тзи-цюань*, пользуется у даосов не меньшим успехом, нежели занятия сидячей медитацией. {Западный аналог *тай-тзи-цюань* представить себе трудно. Отчасти танец, отчасти физическое упражнение, а отчасти замедленный поединок, *тай-тзи-цюань* не может быть по праву назван чем-то одним, но представляет собой скорее "иллюстрацию утонченного даоского принципа, известного под названием *у-вэй*... который предполагает действия без усилий, движение в соответствии с течением окружающей природы... и лучше всего может быть понят из наблюдения за течением воды". (Huang (1), стр. 2.)}

После того, как он презрел мирские вещи, я продолжала наставлять его, и на седьмой день он смог отвергнуть внешние объекты [как независимые сущности]. После того, как он отверг все внешние объекты, я продолжала поучать его, и вот на девятый день он преуспел, отринув собственное существование [в качестве отдельного эго]. Когда он отринул собственное существование, он достиг просветления. Когда он достиг просветления, он смог пережить видение Единства. Когда он пережил видение Единства, он оказался в состоянии преодолеть разграничение между прошлым и настоящим. Когда он преодолел разграничение между прошлым и настоящим, он вошел в сферу, где не было ни жизни, ни смерти. Тогда для него прекращение жизни больше не означало смерти, а продолжение жизни ничего не прибавляло к его существованию. Он мог следовать чему угодно, он мог получать что угодно. Для него все пребывало в состоянии распада, все пребывало в состоянии становления. Эту стадию называют безмятежность среди беспокойства. Безмятежность среди беспокойства означает совершенство. {"Чжуан-тзы" 6,


По прошествии семи лет произошло еще одно изменение. Я позволил разуму рассуждать, о чем он пожелает, однако он больше не размышлял о правильном и неправильном. Я позволил своим устам говорить, о чем они пожелают, однако они не говорили больше об обретении и утрате... К концу девяти лет разум предоставил свободу своим проявлениям, а уста -- свободу своим речам. О правильном и неправильном, об обретении и утрате я не имел ни малейшего представления ни в отношении себя, ни в отношении других... Внутреннее и внешнее слились в нерасторжимое Единство. После этого не было больше различия между оком и ухом, ухом и носом, носом и ртом -- все было одним и тем же. Мой разум замерз, тело медленно растворялось, а плоть и кости слились воедино. Я совершенно не осознавал, на что опирается мое тело, и что находится у меня под ногами. Ветер уносил меня то в одну сторону, то в другую, и я чувствовал себя подобно высохшей соломинке, подобно листу, сорвавшемуся с дерева. В действительности, было непонятно, я ли лечу на ветру или же ветер летит на мне. {"Ле-тзы" 2)

Откуда мне знать, что любовь к жизни -- не заблуждение? Откуда мне знать, что тот, кто боится смерти, не похож на человека, который ушел из дома, когда был молод, и поэтому не желает возвращаться?... Откуда мне знать, что умершие не сожалеют о своей прошлой привязанности к жизни? Ведь те, кому ночью снился карнавал, могут утром рыдать и причитать. Те же, кому снилось, что они рыдали и причитали, могут утром отправиться на охоту. Когда они видят сон, они не ведают, что это сон. В своем сновидении они могут даже заниматься толкованием снов! И лишь когда они просыпаются, они понимают, что это был всего лишь сон. Мало-помалу приближается великое пробуждение, и когда оно наступит, мы узнаем, что вся наша жизнь -- не что иное как великий сон. Однако все это время глупцы считают, что в действительности они не спят и вполне дают себе отчет в том, что с ними происходит. В своей жизни они находят множество утонченных способов разделения людей на принцев и конюхов. Как это глупо! И Конфуций, и ты -- вы оба пребываете во сне. Когда я говорю, что вы спите, я тоже пребываю во сне! {"Чжуан-тзы" 2,

По мере того как истекают годы, человеку становится все очевиднее, что в основе вещей нет никакой субстанции. Поскольку с годами кажется, что время проходит все быстрее, начинаешь осознавать, что твердые тела ведут себя как жидкие: люди и вещи становятся похожими на игру света и тени или мелкую рябь на поверхности воды.


Однажды мне, Чжуан-тзы, приснилось, что я был бабочкой, бабочкой, которая порхала вокруг и наслаждалась полетом. Я не знал тогда, что на самом деле я -- Чжуан-тзы. Внезапно я проснулся, и вне всяких сомнений снова стал Чжуан-тзы. Однако до сих пор я не могу понять, действительно ли я -- Чжуан-тзы, которому снилось, что он -- бабочка, или же я -- бабочка, которой снится, что она -- Чжуан-тзы

[Sopheeya1984]

Между тем следование "у-вэй" подразумевает свободное парение в круговороте спонтанно возникающих переживаний и чувств, которое напоминает движение мяча, брошенного в горный поток, хотя в действительности при этом нет никакого мяча, кроме волн и вихрей на поверхности воды. Это свободное парение называют "течением вместе с мгновением", хотя оно может случиться лишь тогда, когда человек ясно видит, что в действительности никакое другое состояние невозможно, поскольку нет ни одного переживания, которое не происходило бы *сейчас*. Это течение-в-настоящем (*nunc fluens*) и есть Дао, и когда это становится ясным, многочисленные проблемы исчезают без следа. Ведь до тех пор, пока существует представление о нас, как о ком-то отличном от Дао, между "мной", с одной стороны, и "переживаниями", с другой, то и дело возникают всевозможные напряжения. При этом никакие действия, никакие усилия (*вэй*) не избавят нас от напряжения, возникающего вследствие разделенности знающего и известного, равно как никто не может дуновением развеясь тьму. Ее может развеять только свет, или интуитивное понимание. Как в случае мяча в потоке, при движении вниз нет сопротивления движению вниз, при движении вверх нет сопротивления движению вверх. Того, кто сопротивляется, быстро укачивает.

Пьяница, свалившийся с повозки, может больно ушибиться, но он не умрет. Кости у него такие же, как у других людей, однако он переживает инцидент не так, как они. Его дух пребывает в безопасности. Он не осознает, что едет в повозке, равно как и не осознает, что вывалился из нее. Представления о жизни, смерти и страхе не могут проникнуть в его сердце, и поэтому он не страдает от столкновения с объективными сущностями. Если такую безопасность можно получить от вина, то что уж и говорить о безопасности, которую дает Спонтанность. {"Чжуан-тзы" 19

обращаясь то драконом, то змеей, пустишься парить и скитаться, не придерживаясь одного пути, меняясь день ото дня, не внимая ни хвале, ни осуждению. Взмывая вверх и погружаясь вниз, ты будешь почитать одну только гармонию мерилом своего совершенства. Ты будешь парить и скитаться вместе с источником десяти тысяч вещей, обращаясь c ними, как подобает относиться к вещам, и не позволяя им обходиться с собой, как с вещью, -- как при этом ты можешь навлечь на себя неприятности? {"Чжуан-тзы" 20
#Обрати внимание на мои слова! Что касается тела, лучше всего дать ему возможность следовать вещам. Что касается эмоций, лучше всего предоставить им полную свободу. Следуя вещам, ты перестаешь отделять себя от них. Предоставляя эмоциям полную свободу, ты никогда не соскучишься. {Там же


Однако будет не лишним еще раз подчеркнуть, что "ты" никогда не сможешь следовать "вещам", если ты не понял, что в действительности в тебя нет другой альтернативы, поскольку ты и вещи -- это один и тот же процесс, текущее-в-настоящем Дао. Ощущение, что между тобой и вещами есть различие, также относится к этому процессу. Делай, что хочешь, ты не можешь устранить это ощущение. Не делай, чего хочешь, ты все равно не можешь устранить это ощущение. Существует только поток и его разнообразные завихрения: волны, пузыри, брызги, водовороты и омуты -- причем этот поток *есть* ты!

На этом можно было бы остановиться -- если бы не одно обстоятельство: на все вышесказанное современная аудитория, как правило, реагирует целым шквалом вопросов. Вместо того, чтобы реально пережить течение-в-настоящем -- после чего все само по себе прояснится, -- люди желают вначале получить всевозможные предварительные гарантии того, что это безопасно и полезно. Кроме того, люди хотят узнать, "работает" ли такое понимание в качестве жизненной философии. Разумеется, работает, причем очень эффективно, поскольку сила, или добродетель *дэ*, возникает спонтанно -- или, как сказали бы христиане, не по воле нашей, а по милости Господней. Ведь, если ты постиг, что ты -- Дао, ты непроизвольно начинаешь являть его магию, однако магия, как и милость, относится к вещам, на которые никто не может претендовать. Лао-тзы выразился так: "Когда свершаются добрые дела, Дао не претендует на них".

По аналогии с утверждением, что описанное Дао не есть подлинное Дао, можно сказать, что дэ (добродетель или добродетельность) как пример для подражания или предписание не есть подлинная дэ. Давайте напомним себе, что в основе даосизма лежит постижение того, что описание мира входит в состав подлинного мира, но не совпадает с подлинным миром. Как путь созерцания, это означает осознавать жизнь, не думая о ней, а затем продолжать осознавать ее даже во время мышления - так, чтобы мысли не путались с реальностью. Это звучит противоречиво лишь до тех нор, пока человек не пережил этого сам, следуя, например, указаниям, которые даны в конце второй главы

Добродетель в данном случае больше напоминает целительные свойства растения - близкие к силе и даже магии, если под магией понимать чудесные и благоприятные события, происходящие спонтанно.
Таким образом, дэ изначально присутствует в "чудесных" свойствах растений, в строении глаз и ушей, в кровообращении и строении нервной системы - поскольку все это возникает без нашего сознательного вмешательства. Поэтому в тех культурах, где принято ограничивать определение "я" умением управлять сознательным вниманием, все эти проявления приписывают внешнему Богу или же "бессознательному механизму"

Однако для даосов дэ не подразумевает ничего, кроме наших естественных проявлений, ведь "обычное сознание (син) и есть Дао". Кроме того, дэ - это необычная и поэтому примечательная естественность мудреца, его спонтанное не-само-сознательное умение вести общественные и практические дела, которое Джон Лилли назвал "контроль случайностей".
Высшая добродетель (дэ) [преднамеренно] не
добродетельна,
И поэтому есть добродетель.
Низшая добродетель не перестает быть
добродетельной,
И поэтому не есть добродетель.
Высшая добродетель не прибегает к силе,
Однако ничто не остается несделанным.
Низшая добродетель использует силу,
Однако ничего не достигает.

Величайшее совершенство кажется несовершенным;
Но использовать его можно без конца.
Величайшая полнота кажется пустой;
Однако польза от нее безгранична.
Величайшая прямизна кажется кривой.
Величайшая искусность кажется, неуклюжей.
Величайшее красноречие кажется
косноязычным.
Лучший воин не похож на воина;
Лучший боец не впадает в ярость;
Лучший завоеватель не принимает участия в походе;
Лучший работодатель держится скромнее своих
работников.
Однако все это не предполагает сознательного самоуничижения, само наказания или напускного смирения в присутствии Того, Кто больше нас самих. Это больше напоминает невинную практичность кошки - мудрец "знает" неестественность мира людей, но остается свободным от нее.
Можно сказать, что дэ есть природная добродетель, основанная на внутреннем чувстве и тем самым отличающаяся от искусственной добродетели, основанной на выполнении заповедей
Чжуанцзы говорит, что иметь причудливый ум может оказаться полезнее, чем иметь причудливое тело. Он сравнивает горбуна с огромным деревом, которое достигло большого возраста благодаря своей добродетели: оно бесполезно для людей, так как его листья несъедобны, а его ветви извилисты и покорежены. Здоровых и стройных, с общепринятой точки зрения, молодых людей набирают и армию, прямые и ровные деревья срубают на древесину, тогда как мудрец остается совершенным в обличии несовершенства, подобие которому мы видим в сучковатых соснах и скалистых холмах на китайских пейзажах.
- В чем тайна твоего искусства?
- Тайны нет, ваше высочество, - ответствовал Цин, - и все же что-то такое есть. Когда я собираюсь сделать подставку, я забочусь о том, чтобы моя созидательная энергия была на высоте. Прежде всего я довожу ум до полного покоя. Проходит три дня в этом состоянии, и я забываю о награде, которую могу получить. Проходит пять дней, и я забываю о славе, которую могу приобрести. Проходит семь дней, и я перестаю осознавать свои четыре конечности и физическое состояние. Затем я забываю о том, что выполняю заказ императорского двора, и мое искусство становится совершенным, а все внешние препятствия уходят.. То, что кажется сверхъестественным в моей работе, появляется исключительно благодаря этому
Ланцелот Уайт пишет:
Мысль родилась из неудачи. Когда действие удается, ничто в нем не привлекает нашего внимания; мыслить же означает свидетельствовать о недостаточной приспособленности, и чтобы рассмотреть последнюю, мы должны остановиться. Лишь в том случае, когда человеческий организм в какой-то ситуации не может достичь желаемого результата

Однако даосы говорят также, что человек имеет больше шансов выжить тогда, когда он не одержим стремлением любой ценой продлевать свою жизнь, и что сила (дэ) открыта для тех, кто не ищет силы и не прилагает усилий.

Беспокоиться о выживании означает изнурять себя, тогда как искать могущества и использовать силу означает перенапрягать себя. Больше всего шансов на выживание имеет человек, плывущий по течению без усилий, - ведь Иисус тоже учил, что не нужно заботиться о завтрашнем дне,

Однако не вызывает сомнений, что попытки перестать беспокоиться - это все еще стремление контролировать, тогда как в духе у-вэй вы должны предоставить себе свободу беспокойства, "дать уму волю думать, о чем он пожелает" (Ле-Цзы).

Перспектива реальной смерти и страх перед возможным несуществованием придают жизни выразительность и важность.

[Sopheeya1984]

Сянь-даосизм, со всеми его йогическими и алхимическими практиками для достижения бессмертия или, по крайней мере, долголетия, почти во всем был противоположностью учений Лао-Цзы и Чжуанцзы. Такие практики, должно быть, существовали уже во времена Чжуанцзы, потому что он высмеивает их:
Делать вдох и выдох, втягивать воздух и снова его выпускать, потягиваться, как медведь, или изгибаться, как цапля, заботясь лишь о долголетии, - все это надуманное Дао (дао-инь), которое практикуют гигиенисты, надеющиеся прожить столько, сколько Пэн-Цзы.

поскольку пробужденный знает, что подлинные сиддхи - это все происходящее во вселенной.
Позволь уху слышать то, что оно желает слышать, позволь глазу видеть то, что он желает видеть, позволь носу обонять то, что он желает обонять, предоставь устам говорить то, о чем они желают говорить, пусть тело занимает положение, в котором оно чувствует себя удобнее всею, пусть ум делает псе, что пожелает. Все, что ужи желают слышать, - это музыка, и лишить их этого означает ограничить слух; все, что глаза желают видеть, - это чувственная красота, и лишать их этого означает уязвить зрение; все, что нос желает обонять, - это душистые растения шу (кизил) и лан (орхидея), и лишиться их означает ущемить обоняние. Все, о чем уста желают говорить, это о хорошем и плохом, и если им это запретить, знания будут неполными. Все, что нужно телу для комфорта, - это тепло и хорошая пища; не дайте ему этого, и вы лишите человека самого естественного и существенного. Все, о чем мечтает ум, - это свободно путешествовать по своему усмотрению, и если у него не будет этой свободы, сама природа человека окажется подавленной и извращенной. Тираны и угнетатели притесняют нас всеми этими способами. Давайте же избавимся от них и будем счастливо жить до самой смерти Ле-Цзы
Однако этот отрывок легко может быть понят неправильно, если его прочесть в отрыве от идеи Чжуанцзы о "голодании сердца (ума)" (син чжай). Мнение Чжуан-Цзы поэтому поводу снова вложено в уста Конфуция, который обращается к тому, кто долго и безрезультатно голодает по религиозным или каким-то другим причинам.
Ты пытаешься объединить себя и поэтому слушаешь не ушами, а сердцем; ты слушаешь не сердцем, а духом (ци). * [Позволь] слуху прекратиться в ушах, [позволь] мышлению (или символам) прекратиться в уме. Тогда дух станет всеобъемлющей пустотой, которую включает в себя одно лишь Дао. Эта пустота и есть голодание сердца (ума).

Некоторые наши психотерапевты говорят в таких случаях: "Оставьте свой ум в покое!" - что явно соответствует представлению Чжуанцзы о "голодании ума". Таким образом, "попытки объединить себя" сводятся к стремлению подчинить организм авторитарному правлению. Здесь можно провести параллель с психологией индийской йоги. В "Гите" говорится:
Человек, достигший единства с Божеством и познавший истину, мыслит: "Я не делаю ничего", ибо в видении, слышании, осязании, обонянии, вкушании, ходьбе, сне, дыхании, речи, поглощении, выделении, открывании и закрывании глаз - во всем этом он осознает, что только органы чувств заняты чувственными объектами

Во многих культурах людей воспитывают так, что они не доверяют своему организму и с самого раннего возраста учатся контролировать свои мысли, эмоции и желания с помощью мышечных усилии, как-то: сжимания зубов или кулаков, пристального всматривания, чтобы лучше видеть, задержки дыхания, напряжения диафрагмы или заднего прихода для сдерживания эмоций. Эти усилия, как правило, не помогают достичь желаемого, потому что нервная система состоит не из мышц, а из электрических цепей, а для настройки радио не пользуются молотком. Детей воспитывают в таком духе только невежественные люди, которые думают, что одной лишь силой можно добиться чего угодно. Это напоминает историю о жующем сигару техасце, который запряг котенка, чтобы разогнать сломанный "Кадиллак". Когда наблюдатели сказали ему, что это все равно бессмысленно, он ответил: "Ну, это мы еще посмотрим. У меня же есть кнут!"


=========



(как уж говорилось, некоторые книги читаны не раз; потому и выписки из одной и той же книги могут появляться в несколько приемов)

Алан Уотс ЭТО ОНО

также показывает, что просветление есть не что иное, как полная отдача себя состоянию здесь-и-сейчас. Вопрос о том, как достичь просветления, заключается главным образом не в том, «что мне следует делать в будущем, чтобы достичь его?», а в том, «что из того, что я делаю в настоящий момент,
мешает мне реализовать его прямо сейчас?» Ответ таков: все то в нас,
что основывается на Эго, упорствует в утверждении нашей собственной
отделенности и сопротивляется признанию той разумности, которая живет во всех нас, — Любви, как выразился Данте в финале «Божественной комедии», «к которой движется все творение».
Сердцевину такого переживания составляет, надо полагать, убеж-
денность или интуитивная уверенность в том, что целью и осуществле-
нием всякой жизни является непосредственное мгновение «сейчас»,
какова бы ни была его природа. Из этого озарения разливается эмоци-
ональная экстатичность, чувство интенсивного облегчения, свободы и
легкости, а часто и почти невыносимой любви к миру, которая, тем не
менее, остается вторичной. Нередко наслаждение переживанием пута-
ют с самим переживанием, интуитивное прозрение теряется среди эк-
стаза, так что, пытаясь удержать вторичные эффекты опыта, человек
пропускает его суть — то, что происходит именно сейчас, даже если оно
и не экстатично.

Или же в случае, который приводит Уильям Джеймс:
Словно сами небеса раскрылись и излились лучами света и славы. И
не на мгновение только, но весь день и всю ночь как будто потоки
света и славы протекали через мою душу, и я изменился, и все кругом
стало новым. Изменились лошади мои, и свиньи, и все остальное.

Но ясность будет также подразумевать прозрачность, то есть ощуще-
ние, что противостоящий нам мир больше не является препятствием, а
тело бременем. В уме буддиста это самым естественным образом бу-
дет ассоциироваться с учением о том, что реальность — это неощути-
мая и невыразимая пустота (шуньята).

Я вернулся в зал и был уже готов сесть на свое место, как все вокруг
изменилось. Открылся широкий простор, и земля выглядела как бы
осевшей... Я оглядывался по сторонам, и вверх, и вниз, вся Вселен-
ная со всеми своими многочисленными осязаемыми предметами пред-
ставала теперь совсем по-другому: то, что прежде было отвратитель-
ным, вместе с неведением и страстями, теперь виделось не чем иным,
как истечением моей собственной изначальной" природы, которая са-
ма по себе оставалась сверкающей, подлинной и прозрачной (1).

Подобно тому как одно и то же ощущение боли можно описать и
как горячее, и как холодное, так и описания интересующего нас пере-
живания могут принимать формы, которые кому-то покажутся взаи-
мопротиворечивыми. Кто-то может сказать, что нашел решение всей
загадки жизни, но почему-то не способен облечь его в слова. Другой
скажет, что никакой загадки никогда не было, а значит, нет и никакого
ее решения, поскольку в его переживании с очевидностью выяснилась
неуместность и искусственность всех наших вопросов. Один заявляет
о своей убежденности, что нет никакой смерти, что его истинная са-
мость так же вечна, как Вселенная. Другой утверждает, что смерть
просто перестала иметь для него значение, ведь настоящий момент
совершенен настолько, что не требует никакого будущего. Кто-то чув-
ствует себя захваченным и соединившимся в одно целое с какой-то
иной жизнью, которая бесконечно отличается от его собственной. Но,
подобно тому как сердцебиение можно рассматривать и как то, что с
вами происходит, и как то, что вы сами делаете, — в зависимости от
точки зрения, — так же человек почувствует в своем переживании не
трансцендентного Бога, а собственную подлинную природу. Кто-то по-
чувствует, что его Эго, или самость, так расширилось, что объемлет
собой целую Вселенную, тогда как кто-то другой осознает, что совсем
потерял себя, а то, что называлось его Эго, всегда было всего лишь
абстракцией. Один будет описывать себя бесконечно обогатившимся,
в то время как другой скажет, что его забросило в такую абсолютную
бедность, где даже собственные тело и ум ему не принадлежат и нико-
му в мире нет до него дела.

Это было как-то утром в начале лета. Над липами мерцала серебрис-
тая дымка. В воздухе густо разливался их аромат. Температура была
ласковой. Я помню — и мне не нужно специально вспоминать это, —
как я взобрался на пень и внезапно почувствовал себя погруженным
в Это (Itness). Тогда я не называл это так. У меня не было нужды в
словах. Это и я были одним целым (2).

Просто «Это», «Оно», как в тех случаях, когда мы обозначаем грамма-
тическую превосходную степень, или точное попадание, или интенсив-
ную реальность, или то, чего мы всегда искали. Не просто средний род
какого-то объекта, а нечто еще более живое и гораздо более обширное,
чем наше персональное; то, для чего мы используем простейшее из
слов, потому что у нас нет для него никакого- слова вообще.
Никому и в голову не придет, что симфонии надлежит улучшаться в своем качестве по ходу исполнения и что все дело для исполнителей заключается в достижении ее финала. Суть музыки раскрывается в каждом мгновении ее исполнения и слушания





Алан Уотс. Космология радости

Чувство "я" больше не сосредоточено внутри кожи. В противоположность этому, я как индивидуальное существо, кажется, вырастаю из остальной вселенной, подобно волоску на голове или оконечности моего тела, так что мой центр - это также центр всего остального. Я обнаруживаю, что в обычном сознании я по привычке пытаюсь оторвать себя от всей целостности, что я постоянно занимаю по отношению к ней оборонительную позицию. Но что я пытаюсь защищать? Только изредка мои защитные реакции направлены на то, чтобы предотвратить физическую опасность или увечье. По большей же части я защищаю свою защиту - оборонительные рубежи вокруг оборонительных рубежей вокруг пустоты.

Я прослеживаю в обратном направлении лабиринты своего мозга, вновь прохожу по бесчисленным закоулкам, где я когда-то, описав множество кругов, в конце концов заблудился и потерял ту первобытную тропинку, по которой вошел в этот лес. Обратно в прошлое, глубже и глубже в сужающиеся проходы к тому месту, где сам проход является странником - к тоненькой веренице молекул, постоянно пытающихся методом проб и ошибок выстроиться в нужном порядке, чтобы стать центром органической жизни. Все дальше и дальше назад, через вечное кружение в танце на поистине астрономических просторах вокруг ядерных зародышей мира, вокруг этих средоточий бытия, пребывающих столь же глубоко у первоистоков материи, сколь далеки от нас в космосе другие галактики.

Все глубже и глубже, но внезапно на свободу - на свободу из этих космических лабиринтов, на свободу, чтобы осознать, что я, ослепленный путешественник, в глубине своей тождественен забытому, но столь знакомому, вызывающему к жизни целый мир, изначальному импульсу, высшему единству, сокровенному свету, естеству, которое есть в большей мере мое "я", нежели я сам.
Незыблемое основание, в котором я желал утвердиться, оказалось центром, направляющим мои поиски. Неуловимая субстанция, из которой соткана вселенная, теперь обнаруживается в каждом движении моей руки. Как мне вообще удалось потеряться? Зачем мне понадобилось так долго путешествовать по запутанным туннелям, чтобы стать трепещущим сгустком защищающейся защиты - своим повседневным "я"?
Войдя в дом, я обнаруживаю, что вся комнатная мебель жива. Все вокруг подает мне знаки. Столы столятся, посуда посудится, стены стенятся, арматура арматурится - все это события, а не вещи.
Жизнь, по своей сути, является действием, однако никто и ничто не совершает его. Для него нет никакой необходимости случаться ни сейчас, ни в будущем. Это действие движения, звучания и цвета, и подобно тому, как никто не совершает его, оно не случается ни с кем. Проблем жизни просто не существует. Жизнь - это всецело бесцельная игра, цветение, смысл которого в нем самом

Боль и страдания - это крайние проявления игры, но, по большому счету, во вселенной нечего бояться, ведь, что бы ни происходило, оно ни с кем не происходит! Никакого эго вообще не существует. Эго напоминает кувырок, знание о знании, страх перед страхом. Этот причудливый завиток, еще одно необычное ощущение, нечто типа отдачи или эха, напоминающего непостоянство сознания, как и при беспокойстве".Как непривычно естественно видеть, что боль - больше не проблема! Ведь боль вызывает затруднения только тогда, когда самосознание блокирует мозг и заполняет его коридоры повторящимся эхом - отвращение к отвращению, страх перед страхом, содрогание от содрогания, вина из-за вины - искаженные мысли, пойманные в круги бесконечных повторений

Трудность в том, что, принимая за разум обычные воспоминания, мы рассматриваем отдельные сообщения из этого хранилища информации как осмысленные комментарии к тому, что делаем в текущее мгновение. Так же как и от избытка спиртного, от избытка самосознания мы начинаем чувствовать, что двоимся, и принимаем этот двоящийся образ за два различных своих "я" - ментальное и материальное, контролирующее и контролируемое, благоразумное и спонтанное. Так, вместо того, чтобы просто страдать, мы страдаем от страдания, а затем страдаем от страдания от страдания.

Мы теряем связь со своим подлинным естеством, представляющим собой не совокупность образов, а великое самостоятельное действие текущего мгновения, о котором у нас еще нет воспоминаний. Поэтому, передавая инициативу нашим отражениям и живя с оглядкой на прошлое, мы находимся не совсем здесь и поэтому всегда немножко опаздываем на праздник. Но что может быть очевиднее понимания, что прошлое проистекает из настоящего, как расходящиеся волны за кормой корабля, и что если уж нам суждено жить в этой жизни, лучшее место для этого здесь?

Наш язык, можно сказать, обязывает нас выражать эту точку зрения неправильно - так, будто "мы", которые должны быть чутки в отношении намерений организма, которые должны своевременно реагировать на его побуждения, являемся чем-то отличным от организма. К несчастью, наши выражения построены по тому же принципу, что и социальный вымысел, отделяющий сознательное внимание от остального мира и делающий его независимым действующим лицом, которое направляет наши действия. Таким образом мы остаемся в неведении относительного того, чем является наше эго, действующее лицо или сознательная воля.

Наша проблема - чувство неуверенности и неловкости - возникла потому, что мы упустили из виду огромный диапазон любви, лежащий между формальной дружбой и половым актом. Поэтому мы боимся, что как только наши отношения переступят порог формальной дружбы, мы сразу же скатимся до крайностей сексуальной распущенностиНезаполненный промежуток между братской духовной любовью и сексуальной любовью соответствует размежеванию духа и материи, ума и тела - причем мы привыкли разделять их таким образом, чтобы каждое наше предпочтение или действие относилось к одной стороне. Между этими двумя крайностями нет плавного перехода, и поэтому братская любовь становится безвкусной, а сексуальная любовь грубой. Вот и получается, что отход от братской любви не может не быть стремительным падением в противоположную крайность. Таким образом, тонкие и чудные возможности, находящиеся между этими двумя полюсами, оказываются полностью потерянными. Другими словами, большая часть спектра любви требует отношений, которые мы не можем себе позволить
Я не имею ни малейшего представления, как можно исправить это положение вещей в обществе, в котором достоинство личности определяется тем, насколько ей удается держаться в стороне от других, и в котором многие не допускают даже мысли о том, чтобы держать руку того, с кем их не связывают семейные или сексуальные отношения.

И если окажется, что в этой вселенной человек не чувствует и не мыслит себя отдельным субъектом, противостоящим враждебным и угрожающим объектам, мы получим не только космологию единства, но и космологию радости.

[Sopheeya1984]

Алан Уотс

КНИГА О ТАБУ НА ЗНАНИЕ О ТОМ, КТО ТЫ


ИГРА В ЧЕРНОЕ-И-БЕЛОЕ
Хотя звуки высокой частоты могут длиться долго и казаться нам непрерывными, в действительности в их основе лежит колебание, фаза которого постоянно изменяется. Каждый звук фактически представляет собой последовательность импульсов и промежутков тишины между ними. Однако наши уши не замечают промежутков тишины, если они чередуются с импульсами слишком быстро. Мы замечаем интервалы между импульсами только в звуках нижних регистров органа, когда частота колебаний настолько низка, что слух может уловить неоднородность звука. Свет также представляет собой не постоянный чистый свет, а чередование промежутков света и темноты. Он тоже приходит к нам в виде волн, которые имеют структуру импульсов с интервалами отсутствия сигнала между ними.
Хотя глаза и уши фактически регистрируют и максимум, и минимум во всех этих вибрациях, этого нельзя сказать об уме человека. Ведь наше сознательное внимание замечает только максимум. Темный, беззвучный интервал отсутствия сигнала игнорируется им. Это почти общий принцип: сознание не принимает во внимание интервалы, хотя без них оно не смогло бы зарегистрировать никаких сигналов.

Однако сознательное внимание, как правило, склонно к тому, чтобы под любым предлогом игнорировать эти интервалы. Большинство людей, например, думают, что пространство – это "просто ничто", если временно не принимать во внимание тот факт, что оно может быть заполнено воздухом. Из-за этой привычки не замечать пространственные интервалы мы не осознаем, что вся Вселенная (то есть все существование) является громадной вибрацией вещества/пространства
Мы часто говорим, что человек может мыслить только об одном предмете в каждый конкретный момент времени. Дело в том, что, глядя на мир по кусочкам, мы привыкли считать, что он состоит из отдельных объектов. Тем самым мы поставили себя перед необходимостью решать задачу о том, как эти объекты связаны друг с другом и каковы между ними причинно-следственные отношения. Но эта проблема не возникла бы вообще, если бы с самого начала помнили, что разделение мира на независимые части, вещи и события, причины и следствия – это просто способ его описания. Мы не видим мир целостно, как кошку, которая обладает одновременно и хвостом и головой.
Речь здесь идет об иллюзии это, о неспособности видеть, что каждый из нас представляет собой замаскированное Я.

Первый фактор, который ускользает от нашего сознания, состоит в том, что так называемые противоположности – свет и тьма, звучание и тишина, объекты и пространство, наличие и отсутствие, внешнее и внутреннее, появление и исчезновение, причина и следствие – суть взаимосвязанные полюса или аспекты одного и того же. Однако для обозначения этой Сущности у нас нет более подходящего слова, чем такие туманные понятия, как Существование, Бытие, Бог или Первооснова Бытия. По большей части все эти концепции остаются расплывчатыми идеями, которые не соответствуют у человека никаким ярким переживаниям.

Вторым фактором, который тесно связан с первым, является то, что мы настолько поглощены сознательным вниманием и так убеждены в реальности наблюдаемого, что этот поверхностный тип восприятия кажется нам единственным реальным способом наблюдения мира. При этом у нас возникает настолько удивительное представление о себе как о сознательном существе, что мы оказываемся полностью загипнотизированными этим нецелостным видением Вселенной. Мы действительно считаем, что этот мир представляет собой скопление отдельных вещей, которые каким-то непонятным образом оказались собранными вместе или, возможно, когда-то составляли нечто целое, развалившееся затем на куски. И при этом мы верим, что сами представляем один из таких объектов. Мы смотрим на каждую деталь мира в отрыве от всех остальных – как он сам по себе рождается и умирает. Поэтому мы в лучшем случае видим в нем лишь фрагмент чего-то целого или заменимую деталь какой-то большой машины. Крайне редко мы ясно видим, что так называемые вещи и события "идут вместе", как голова и хвост кошки, как отдельные звуки и интонации – нарастающие и угасающие, высокие и низкие – одного поющего голоса.

Другими словами, мы не играем в Игру в Черное-и-Белое – великую вселенскую игру в верх-и-низ, наличие-и-отсутствие, объекты-и-пространство, каждый-и-все. В противоположность этому мы играем в Игру Черное-против-Белого, или как чаще бывает, в Игру Белое-против-Черного. Ведь когда скорость чередования противоположностей незначительна, как бывает в случае дня и ночи или жизни и смерти, у нас создается впечатление, что темный или отрицательный аспект мира нам навязывается вопреки нашей воле. А затем, не понимая того, что положительный полюс и отрицательный полюс взаимосвязаны, мы начинаем опасаться, что Черное может победить в Игре. Однако Игра Белое-должно-победить – это уже не игра. Это борьба, которой сопутствует чувство хронического разочарования, потому что в ходе борьбы мы стараемся сделать что-то столь же бессмысленное, как попытки сохранить горы, но избавиться от долин.
Основная форма этой борьбы называется Жизнь-против-Смерти. Это так называемая борьба за выживание, которая, как предполагается, является реальной, серьезной задачей всех живых существ. В данном случае иллюзия держится на том, что (а) эта борьба временно успешна (мы продолжаем жить до тех пор, пока не умрем) и что (б) жизнь требует, от живущих усилий и изобретательности.

Ведь по большому счету смерть – это великое событие. До тех пор пока она не довлеет над нами, мы привязываемся к себе и всему, что окружает нас в жизни, проводя день за днем в привычном безысходном беспокойстве. При этом все, что связано со смертью, мы сознательно отодвигаем в самые отдаленные уголки ума. Но наступает время, когда мы узнаем, что наши дни сочтены. В этой ситуации у нас появляются идеальные условия для того, чтобы полностью отпустить себя (to let go of oneself). Если это происходит, человек оказывается освобожденным из тюрьмы своего эго. Поэтому вполне естественно, что смерть представляет собой уникальную возможность пробудиться к знанию своего подлинного Я, которое исполняет на космической сцене нашу Вселенную. А значит, смерть может быть поводом для большей радости.

Принимая во внимание наши сегодняшние воззрения относительно смерти, слова Гурджиева выглядят как рекомендация жить в кошмарном сне. Однако постоянное осознание смерти до неузнаваемости преображает мир в глазах человека. Он начинает видеть его медленно проплывающим мимо и почти прозрачным, подобным тонкой струйке голубого дыма, растворяющейся в воздухе. И при этом ему становится очевидно, что не за что цепляться, да и некому. Это наводит грусть только до тех пор, пока остается хотя бы малейшая надежда на то, что существует какой-то выход из сложившегося положения – что мы можем еще ненадолго продлить жизнь или что существует какая-то призрачная душа, с помощью которой наше эго выживет после смерти тела. (Этим я не хочу сказать, что не существует никакой жизни личности после смерти, – я говорю только, что вера в эту жизнь продолжает держать нас в рабстве).

Сказанное вовсе не означает, что мы не должны бояться смерти. Мы уже встречались с похожей ситуацией, когда я говорил о том, что нам вовсе не следует стремиться не быть эгоистичными. Подавление страха смерти еще больше усиливает его. Весь смысл здесь в том, чтобы знать – вне всяких сомнений – что "я" и все другие "вещи" и "личности", которые сегодня присутствуют, рано или поздно исчезнут. В конце концов это знание заставит тебя отпустить их, – но для этого ты должен чувствовать быстротечность жизни уже сейчас и так же ясно, как было бы в том случае, если бы ты только что свалился с обрыва в Большой Каньон. В действительности ты сорвался в пропасть еще тогда, когда родился, и поэтому цепляться за камни и людей, которые падают вместе с тобой, – совершенно бессмысленное занятие. Итак, если ты боишься смерти – бойся ее. Идея в том, чтобы отождествиться с этим страхом, дать возможность всему одержать верх – ужасам, привидениям, страданиям, мимолетности, разрушению. И тут ты открываешь нечто удивительное и до сих пор невообразимое: ты никогда не умрешь, потому что ты никогда не рождался. Ты просто забыл, кто ты.

Обратим внимание на то, что английское слово person (личность) происходит от латинского слова persona, которое вначале означало маску с рупором у рта. Такими масками пользовались актеры, выступавшие на сценах открытых амфитеатров в Древней Греции и Риме. Это были маски, через (per) которые до зрителей доходил звук (sonus). Смерть отрывает нас от persona точно так же, как актеры снимают маски и костюмы в гримерной, которая находится за сценой. И подобно тому как друзья актеров идут за сцену для того, чтобы поблагодарить их за хорошее представление, друзья умирающего должны собраться для того, чтобы помочь ему выйти из своей смертной роли. Им следует отдать ему должное за участие в представлении и, даже более того, отметить с шампанским или с помощью каких-то других ритуалов (которые умирающий выбирает по своему вкусу) великое пробуждение смерти.
Но если это фундаментальное единство индивидуального "я" и всего мира человека и Вселенной реально, как могло случиться, что наше поверхностное сознание даже не догадывается об этом?

[Saloooo]

[Sopheeya1984]

КАК БЫТЬ ИСКУСНЫМ ПРИТВОРЩИКОМ

Тебе сказали, что ты "пришел в этот мир" для того, чтобы некоторое время пожить в нем в мешке из кожи. И ты настолько поверил в эту мистификацию, что до сих пор притворяешься "всего лишь маленьким я". Но в действительности ни одна из вещей во Вселенной и ни одно из событий, происходящих в ней, неотделимы от всего сущего. Таким образом, единственно реальные Ты и Я – это Целое. По этой причине оставшаяся часть книги будет попыткой сделать это столь очевидным, что ты не просто поймешь это на словах, но и почувствуешь, что так оно и есть.
Мы склонны использовать слово "я" для обозначения чего-то внутри тела, но, по существу, к телу не относящегося. Ведь большая часть процессов, протекающих в теле, происходит так же независимо от "я", как и внешние события. Таким образом, получается, что слово "я" мы используем для обозначения центра волевого поведения и сознательного внимания.

И в то же время "я" обычно связывают с каким-то местом в теле, хотя разные люди говорят при этом о разных местах. В некоторых культурах принято считать, что "я" локализовано в области солнечного сплетения. Среди китайцев, например, распространено мнение, что син – ум-сердце или душа – находятся в центре груди. Но большинство людей Запада склонны считать, что их эго живет в голове, тогда как все другие члены тела болтаются в пространстве вокруг этого центра. Им кажется, что эго пребывает внутри головы сразу же за глазами и где-то между ушами. Это можно себе представить следующим образом: под сводом черепа сидит оператор в наушниках и наблюдает за телеэкранами, которые подключены к глазам. Перед ним находится огромная панель с приборами и переключателями, с помощью которых можно приводить в действие различные части тела'. Информация со всего тела поступает на эту панель управления. Глядя на нее, оператор судит о том, ведет ли тело себя так, как он хочет.

Хотя воспоминания и являются гораздо более изменчивыми и ненадежными источниками информации, нежели фотоснимки или магнитные ленты, их наполнение составляет неотъемлемую часть деятельности эго. Благодаря воспоминаниям нам кажется, что "я" – то есть мой человечек внутри головы – представляет собой нечто намного более постоянное, чем окружающая обстановка. Может показаться, что сознательная личность – это раз и навсегда установленное зеркало, которое отражает происходящие с человеком события. Это в свою очередь усиливает чувство изолированности человека и его убежденность в том, что личность меняется намного медленнее, чем внешние события и внутренние эмоции.
В результате создается устойчивое впечатление, что "я" – это независимый наблюдатель происходящего. . Но в действительности память – это устойчивая структура движения, скорее напоминающая вихрь, а не какую-то неизменную сущность – подобную зеркалу, восковой дощечке или листу бумаги.
Все наше внутреннее является внешним, частью этого физического мира. Но в свою очередь все внешнее не обладает цветом, формой, весом, температурой и движением без наших "внутренностей", которыми являются мозг и нервная система. Мир наделен всеми этими качествами только в связи с мозгом, который в свою очередь является его частью.

Куда бы люди ни помещали свое эго и в какой бы мере они ни отождествляли его со своим физическим телом, почти всегда их мнения сходны в том, что "я" человека не выходит за пределы его кожи. Кожа всегда рассматривается как стена или грань, которая явно отделяет человека от окружающего мира. И это несмотря на то, что она пронизана микроскопическими порами, поглощающими воздух, и многочисленными нервными окончаниями, дающими нам сведения о происходящем вокруг. Кожа не только информирует нас о мире, но и дает миру сведения о нас: это не просто барьер, это еще и мост. Тем не менее мы глубоко убеждены в том, что за пределами "стен этой плоти" находится враждебный мир, которому почти нет до нас дела. И поэтому мы вынуждены тратить огромные усилия на то, чтобы влиять на него, привлекать его внимание либо добиваться изменения его отношения к нам. Мы знаем, что мир был до нашего рождения и будет продолжать существовать после нашей смерти. И поэтому нам кажется, что мы живем в нем временно, в роли его незначительных фрагментов, в полном одиночестве и отрыве от других.

Эта иллюзия имеет свою историю в традициях нашего мышления – в образах, стереотипах, мифах и языке, которым пользуется человечество в течение тысячелетий для того, чтобы описывать происходящее. Влияние, которое все эти средства оказывают на наше восприятие, может быть по праву названо гипнотическим. Иллюзорные переживания под гипнозом могут быть очень яркими и казаться реальными человеку даже после того, как он уже вышел из состояния так называемого "гипнотического транса".

Все обстоит так, как если бы человечество договорилось до того, что ввело себя в гипнотическое состояние, в котором иллюзия его кажется совершенно реальной
…Таким образом, сеть стала одним из неотъемлемых атрибутов человеческой мысли. Но при этом она остается образом, существующим лишь в нашем сознании. Ведь точно так же, как невозможно воспользоваться линией экватора, чтобы увязать сверток, точно так же реальный извилистый мир протекает, как вода, через наши воображаемые сети. Как бы детально мы ни разделяли, пересчитывали и классифицировали все составляющие этот мир вещи и события, наш труд будет всего лишь одним из способов описания мира – мира, который реально неделим.
Вопросы, на которые слишком долго не удается найти ответы, нужно всегда проверять на предмет того, правильно ли они поставлены.

Хорошим примером в данном случае служит проблема причины и следствия. Не задумываясь раздели процесс на две части, забудь, что ты сделал, а затем столетиями решай головоломку о том, как эти части связаны между собой. То же самое можно сказать и о "форме" и "материи". Поскольку никому до сих пор не посчастливилось обнаружить бесформенный кусок материи или нематериальную форму, уже давно должно быть очевидно, что с Керамической Моделью что-то не ладится. Мир не создан из материи точно так же, как деревья не "сделаны" из дерева. Мир – это не форма и не материя, потому что эти два слова используются для грубого описания одного и того же процесса, о котором мы получаем смутное представление, произнося слова "мир" или "существование". Однако в наш здравый смысл очень глубоко внедрилась одна иллюзия – мы верим, что каждая форма наполнена какой-то фундаментальной "субстанцией" или сделана кем-то из нее.

Таким образом, для понимания происходящего недостаточно описать, определить и попытаться понять вещи и события, анализируя их составные части и выясняя "как они устроены". Подобный анализ говорит нам немало, но все же не больше половины всей информации об объекте. В наши дни ученые все больше убеждаются в том, что вещи нельзя рассматривать в отрыве от окружающего мира и событий, происходящих в нем в момент наблюдения. В таком случае описание вещи или события обязательно должно включать в себя характеристику окружения. А значит, любая вещь идет вместе со своим окружением настолько тесно и нераздельно, что между ними очень трудно провести грань.

Однако в настоящее время мы описываем индивида с помощью своего узкого сознательного "луча", за рамками которого остается все поле его взаимосвязей с миром, или его окружение. Не удивительно, что мы и чувствуем себя соответственно. "Индивид" – это латинский аналог греческого слова "атом", которое обозначает то, что дальше уже нельзя делить на части. Мы не можем отрубить человеку голову или вынуть его сердце и тем самым не погубить его. Но с таким же успехом мы можем убить человека, если изолируем его от окружающей среды. Это означает, что единственным настоящим атомом является Вселенная – полная система взаимосвязанных "вещей-событий", которые можно разделить только на словах. Ведь человека не собирают как машину. Его жизнь в мире не начинается с того, что голову прикручивают к шее, мозг соединяют с легкими, а к сердцу приваривают вены. Голова, шея, сердце, легкие, мозг, вены, мышцы и железы внутренней секреции – все это разные слова для обозначения одновременных и взаимосвязанных событий.

По аналогии с этим можно утверждать, что индивид отделен от своего окружения лишь на словах. Хотя это не очевидно, тебя вводит в заблуждение твое имя. Путая слова с тем, что они обозначают, постепенно ты пришел к тому, что поверил в свою отделенность на том основании, что у тебя есть отдельное имя. Это означает – скорее даже буквально – что тебя заколдовали.
Почти никто не знает, например, что наши самые сокровенные мысли и эмоции в действительности не являются нашими собственными. Ведь мы мыслим с помощью языка и образов, которые были не изобретены нами, а получены в процессе воспитания в обществе. Мы заимствовали эмоциональные реакции у своих родителей. Страх перед смертью мы также переняли у них, глядя на всю суету, которая начинается, когда кто-то заболевает или умирает. Наше социальное окружение оказывает на нас такое влияние именно потому, что между нами и обществом существует глубокая взаимосвязь. Общество – это продолжение наших ума и тела.

Общество в том виде, в каком мы его знаем, ставит ребенка в подобные ситуации каждый день, начиная с его самого раннего детства. Прежде всего ребенку внушают, что он ответствен за свои действия и может сам, независимо от других, решать, о чем ему думать и как себя вести – то есть что он является чем-то типа маленькой Первопричины. И он начинает в это верить именно потому, что это не так. В какой-то мере эта бессмыслица связана с тем, что слово "должен" иногда выражает условие ("Для того, чтобы быть человеком, у тебя должна быть голова"), а иногда требование ("Ты должен убирать свои игрушки"). Дети, разумеется, путают эти ситуации, что приводит их в замешательство. Никто не прилагает усилий для того, чтобы обладать головой. В то же время родители утверждают, что для того, чтобы ребенок был здоров, он должен регулярно ходить на горшок, пытаться уснуть и прилагать усилия для того, чтобы сосредоточить внимание. Можно подумать, что всего этого достигают напряжением мышц.

Существование в ситуации, напоминающей замкнутый круг, – это игра с самопротиворечивыми правилами. Она обрекает игроков на постоянное разочарование, подобно попыткам изобрести вечный двигатель, работающий по законам ньютоновской механики, или решить задачу трисекции угла с помощью циркуля и линейки. Вот примеры самопротиворечивых правил игры в общество:
Первое правило игры гласит, что это не игра.
Играть должны все.
Ты должен (или должна) любить нас.
Ты должен (или должна) продолжать жить.
Будь собой, но играй логичную и приемлемую роль.
Держи себя в руках и в то же время веди себя естественно.
Старайся говорить правду.

По существу, эта игра требует от играющих естественного поведения нескольких типов. Оставаться в живых, любить, вести себя раскованно, говорить правду – все это спонтанные формы поведения. При отсутствии психических препятствий каждая форма поведения в нужный момент происходит "сама по себе" точно так же, как пищеварение и рост волос. Однако как только мы начинаем прилагать усилия, все это приобретет тот неестественный, надуманный и лживый оттенок, который не нравится никому. Наше поведение становится жалким и неполноценным, как искусственные цветы или тепличные овощи. Жизнь и любовь рождает необходимость прилагать усилия, но усилия не продлевают жизни и не способствуют возникновению любви. Глубокая вера – в жизнь других и себя – является тем фактором, который позволяет спонтанному проявиться спонтанно, а значит вовремя и так, как нужно. Все это, конечно, связано с риском, потому что жизнь и другие люди не всегда ведут себя так, как нам бы того хотелось. Но вера – это всегда дерзание, потому что сама жизнь представляется нам рискованной игрой, ставки в которой необычайно велики. Но если мы устраним из игры весь риск, попытаемся достичь стопроцентной уверенности в ее удачном исходе, мы тем самым лишим эту игру смысла.

[Saloooo]

Не хотелось бы быть мешком... а тебе?

[Sopheeya1984]

Да будет известно, что иллюзия эго не является неотъемлемой чертой индивида и его человеческого организма. Человек может существовать и выражать свою индивидуальность и без этой иллюзии! Ведь он является неповторимым проявлением Целого точно так же, как каждая ветвь – это уникальный отросток дерева. Чтобы проявить свою индивидуальность, каждая ветвь должна быть у своего основания соединена с деревом, а независимо движущиеся пальцы должны принадлежать одной руке. Едва ли можно преувеличить важность утверждения о том, что различия не подразумевают отделенности. Голова и ноги отличаются по внешнему виду и по функциям, но не существуют при этом сами по себе. И хотя человек не связан со Вселенной физически, как ветвь – с деревом, а ноги – с головой, тем не менее человек и Вселенная соединены, и притом удивительно сложными физическими связями. Смерть индивида – это не переход индивида у другую вселенную, а просто исчезновение одного из проявлений этой вселенной. Труп похож на отпечаток ноги или эхо – это растворяющийся след, оставшийся в мире на том месте, где Я перестало животворить.

Таким образом, различие между индивидами имеет великий смысл, ведь разнообразие – украшение жизни. Но этот смысл не становится более глобальным, когда человеку в ходе воспитания в обществе прививают самопротиворечивое определение индивидуальности. Наше общество – то есть мы сами, каждый из нас – определяет человека как замкнутый круг, приказывая ему быть свободным и отдельным от мира. Однако он по сути таковым не является, ведь если бы он был свободным и отдельным, сам этот приказ был бы бессмысленным. При таких условиях обществу удается лишь внушить ему иллюзию отдельности подобно тому, как слова гипнотизера создают иллюзию у испытуемых.

Одураченный таким образом индивид – вместо того, чтобы выполнять свою уникальную функция в мире, – разочаровывается, тратя вес свои силы на достижение самопротиворечивых целей. Поскольку все теперь считают его отдельной личностью, пойманной в неразумной и враждебной Вселенной, его главной задачей становится стремление перехитрить Вселенную и подчинить себе природу. Очевидно, что это абсурдно, и поэтому его учат жить и работать для будущего, ведь в настоящем он никогда не достигнет цели. Вскоре он начинает верить, что его невозможное желание в конце концов исполнится, если не для него, то по крайней мере для его детей. Таким образом, мы вывели тип человеческих существ, которые не способны жить в настоящем – то есть по-настоящему.
Ведь если ты не можешь полноценно жить сейчас, будущее для тебя всегда будет призраком. При этом отпадает всякий смысл делать планы на будущее, потому что ты никогда не сможешь наслаждаться им. Ведь когда твои планы наконец осуществятся, ты будешь уже бредить каким-то другим будущим. Ты никогда, никогда не сможешь развалиться и с полным удовлетворением сказать: "Ну вот, я достиг всего, чего хотел!" За многие годы ты полностью утратил эту способность, потому что тебя всегда готовили для будущего вместо того, чтобы показать тебе, как нужно жить в настоящем.

…Объяснить это просто: большинство товаров производят люди, которые не получают удовольствия от своей работы.
Это распространяется и на владельцев предприятий и на рабочих. Ведь смысл их труда не в том, чтобы произвести что-то хорошее, а в том, чтобы сделать деньги. Поэтому вся их фантазия работает на то, чтобы добиться снижения производственных затрат и обмануть покупателей. С этой целью используется такая броская красочная упаковка, что одного взгляда на товар оказывается достаточно, чтобы у покупателя не возникло никаких сомнений по поводу его превосходного качества.
Однако возможен третий ответ. Не уход из мира и не заискивание в надежде на призрачное воздаяние в будущем, а сотрудничество с миром на самом глубинном уровне в настоящем. На этом уровне мир воспринимается как гармоническая система скрытых конфликтов, как бесконечный целостный процесс, являющийся нашим единственно реальным Я. Понимание этого уже присутствует в нас в том смысле, что наши нервы, кости и органы чувств "знают" об этом. Все это кажется нам непонятным только потому, что тонкий луч сознательного внимания был приучен не замечать очевидных вещей. Нас воспитали так замечательно, что мы действительно стали искусными притворщиками!

ВЕСЬ МИР – ТВОЕ ТЕЛО

Мы рассмотрели следующие выдумки:
1. Представление о том, что мир сделан или составлен из отдельных частей или предметов.
2. Что веши представляют собой различные конфигурации одного и того же первичного вещества.
3. Что организмы людей также являются вещами, что они населены и отчасти контролируемы независимыми эго.
4. Что противоположные полюса таких взаимоотношений как свет/тьма и объекты/пространство находятся между собой в конфликте, который может закончится окончательной победой одной из сторон.
5. Что смерть – это зло, и поэтому жизнь представляет собой постоянную борьбу с ней.
6. Что человек – как индивид и как биологический вид – должен стремиться занять господствующее положение в мире и подчинить себе природу.
Подобные представления полезны до тех пор, пока все знают, что это условности. Они являются просто способами "изображения" мира, которые были добровольно приняты людьми для удобства совместной работы.

Однако когда условности рассматриваются как факты, возникают недоразумения. Так, например, в 1752 году Британское правительство издало указ о введении нового календаря, в соответствии с которым второе сентября этого года должно было стать четырнадцатым сентября. Когда все узнали об этом, многие сочли, что их жизни укоротили на одиннадцать дней. Толпы людей бросились к Вестминстеру, где находилось правительство, с криками: "Отдайте нам обратно наши одиннадцать дней!" Склонность человека считать вымысел реальностью затрудняет расширение сферы применимости всеобщих законов, языков, систем измерения и других полезных средств.

все сводится к тому, что человек описывается нами неправильно. Мы рассматриваем его как отдельное и независимое существо в мире, а не как особое действие этого мира. Наша трудность в понимании подлинной природы человека связана с тем, что такой подход к человеку, как нам кажется, делает его марионеткой. Но это впечатление создается у нас потому, что мы пытаемся принять или понять новое представление, все еще находясь во власти старого. Ведь когда мы говорим, что человек – это действие мира, мы тем самым не определяем его как "вещь", отданную на растерзание всем другим "вещам".
Однако при этом мы должны помнить, что видимые различия не подразумевают независимости. Каким бы красивым и отчетливым ни казался нам гребень волны, он обязательно "сопутствует" менее заметной и более плавной очередной подошве. По аналогии с этим яркие точечки звезд "со-путствуют" темному фону пространства.
В гештальт-теории восприятия этот принцип известен как принцип взаимосвязи изображения и фона. Если, например, ты подойдешь так близко ко мне, что края моего тела окажутся за пределами твоего поля зрения, ты сможешь видеть "вещь", которая называется моим телом. В то же время твое внимание "поглотит" пуговица на пиджаке или галстук. Ведь теория утверждает, что, каким бы ни был фон, наше внимание почти мгновенно "приковывает к себе" движущееся очертание (которое выделяется на неподвижном фоне) или ограниченная компактная деталь (которая выделяется на менее выразительном фоне).
Таким образом, когда я рисую на доске следующую фигуру:
...../0/....
и спрашиваю: " Что я здесь нарисовал?", люди обычно называют круг, мяч, диск или кольцо. Только изредка кто-то ответит: "Это стена с дырой".
Наше затруднение с тем, чтобы видеть наличие и движение фона на всех этих простых картинках, невообразимо возрастает, если речь идет о поведении живых организмов. Ведь когда мы рассматриваем муравьев, ползающих туда-сюда по гладкой поверхности земли, или наблюдаем за людьми, слоняющимися без дела в городском парке, мы убеждаемся в том, что именно муравьи и люди ответственны за происходящее движение. Тем не менее эти примеры с муравьями и людьми в сущности являются лишь чрезвычайно усложненной версией простого случая движения в пространстве трех шаров. До этого, рассматривая шары, мы пришли к выводу, что движется вся конфигурация (гештальт), – не одни лишь шары и не одно лишь пространство, и даже не совокупность шаров и пространства, а скорее единое поле объекты/пространство, в котором шары и окружающая их пустота являются чем-то типа полюсов.

Иллюзия полностью независимого движения организмов необычайно сильна до тех пор, пока мы стремимся, подобно ученым, исчерпывающим образом описать их поведение. Однако ученый, будь он биологом, социологом или физиком, скоро обнаружит, что ничего не может сказать о проявлениях организма, человека или объекта, пока не введет в рассмотрение все окружение. Очевидно, например, что процесс перемещения живого существа нельзя описать, используя лишь представления о движении его конечностей относительно тела. Ведь направление и скорость его движения могут быть описаны только тогда, когда мы знаем что-то о поверхности, по которой оно перемещается. Более того, редко бывает так, что передвижение живого существа из одного места в другое не зависит от обстоятельств.

Однако, взглянув еще раз на результаты своей работы, ученый пришел к выводу, что подобное описание едва ли можно назвать описанием поведения муравья. Почему, в таком случае, спрашивает он себя, представление о муравье неотделимо от представления об окружающей среде? Причина в том, что то существо или вещь, которые он изучал и описывал, претерпели изменения. Вначале речь шла об отдельном муравье, но вскоре возникла необходимость включить в рассмотрение все поле взаимодействий, в котором находится муравей. То же самое случится, если начать описывать какой-то один орган тела. Его функции будут совершенно непонятны до тех пор, пока мы не учтем его взаимосвязь с другими органами.
игнорирование экологических соображений является одним из самых серьезных недостатков современной технологии. Оно же объясняет и наше нежелание причислить себя на равных правах к сообществу всех остальных живых существ.
Но даже в учебниках по физиологии мы читаем о том, что мозг и нервная система "управляют" сердцем или пищеварительным трактом. В таком подходе проявляется наша склонность распространять поверхностные политические взгляды на науку. Создается впечатление, что сердце принадлежит мозгу в большей мере, чем мозг – сердцу или желудку. Однако правильнее будет сказать, что мозг "питается" с помощью желудка, а желудок "вырастил" себе над ртом мозг для того, чтобы ему легче было добывать себе пищу.

Как только человек убеждается, что отдельные вещи существуют лишь в его воображении, для него становится очевидно, что несуществующие вещи не могут "совершать" действий.
разве не очевидно, что когда мы говорим: "Сверкнула молния", "сверкание" представляет собой то же самое, что и "молния"?
На самом деле было бы лучше, если бы мы полностью отказались от представления причинности, используя вместо него представление о взаимосвязи.
самое важное – углублять свое понимание, становиться способным получать удовольствие от жизни. Прежде всего нужно учиться жить в настоящем, не пренебрегая при этом и той дисциплиной, которую такая жизнь подразумевает.
Идолопоклонство – это не просто использование образов, а принятие их в качестве того, что они обозначают. Именно в этом смысле ментальные образы и утонченные абстракции могут оказаться намного более опасными, чем бронзовые идолы.
Но самое удивительное здесь то, что ЭТО, каким бы непостижимым оно нам ни представлялось, не является бессодержательной абстракцией. ЭТО и есть настоящий ты!
Выражаясь словами китайского мастера Дзэн, можно сказать: "В этот момент тебе остается лишь громко рассмеяться, потому что делать больше нечего!"

Это – здесь
Это – Я
Это – Ты
Это – Все
Это – Он
и Она
и Оно
Все есть Все

В действительности, подлинный юмор – это смех над своим Я. Это смех над Божественной Комедией – грандиозной мистификацией, в ходе которой человек начинает воображать себя существом, непричастным к существованию и отличным от всего, что есть. В течение всей жизни мы "знаем это всем своим существом". Однако сознательное внимание, увлеченное деталями и различиями, все никак не может за деревьями разглядеть леса.

[Sopheeya1984]

Рам Дасс - Это только танец

[Sopheeya1984]

Стивен Левин - Постепенное пробуждение. Практическое введение в медитацию

[Sopheeya1984]

Стивен Левин. Постепенное пробуждение. Практическое введение в медитацию


1. Осознавание

Для многих медитация - чуждое понятие, нечто отдаленное и зловещее, занятие,
участие в котором кажется невозможным. Но есть и другое слово для обозначения
медитации - это просто осознавание. Медитация и есть осознавание.

В этой книге предлагается простая буддийская практика внимательности, приводящая
нас к целостности, к естественной полноте. В основе практики - непосредственное
соучастие в каждом мгновенье настоящего с возможно большим осознанием и
пониманием.

В медитации эти качества усиливаются благодаря систематичным, ненатужным, но и
неослабным методикам. Чтобы развить сосредоточенность, мы избираем какой-нибудь
единственный объект осознавания; это тогда основной объект, и вниманию должно
"приходить на ум", возвращаться к нему и удерживаться на нем. Основное различие
между разными формами медитации, будь то трансцендентальная медитация, пляски
суфиев, проработка дзэнских коанов, медитации сидя, христианская молитва,
распевание мантры, прислушивание к потоку внутренних звуков, кружение света,
наблюдение ощущений внутри тела, методы зрительного воображения или слежения за
дыханием, - заключено в первичном объекте, сосредоточенность на котором
развивают в ходе медитации. Мы избираем некоторый основной объект и работаем с
ним, - будет ли он чем-то создаваемым нами в содержательной сфере, скажем,
повторением слов, или идеей любящей доброты, или чем-то таким, что уже всегда
присутствует, как ощущения в теле.

Внимательность к дыханию представляет собой мощное средство для развития
сосредоточенности. Дыхание - великолепный объект, потому что оно есть постоянная
часть нашего переживания, а также и потому, что дыхание изменчиво, и чтобы
сообразоваться с его изменениями, осознавание должно стать очень тонким.
Осознавание следит за ощущениями, которые имеют место одновременно с
естественными вдохами и выдохами. Осознавание проникает в тонкие ощущения,
сопутствующие каждому дыханию. Когда мы переносим внимание на уровень ощущения,
мы меньше вязнем в словесном уровне, на котором тон задает всё многоголосие
мысли, обычно находящееся во "внутреннем диалоге".

Этот "внутренний диалог" всегда комментирует, выносит суждения, планирует. В нем
содержится множество мыслей о себе, мнительности и робости. Он застит свет нашей
природной мудрости; сужает наше виденье того, что мы есть; производит много шуму
и привлекает наше внимание только к доле той реальности, в которой мы
существуем. А вот когда осознавание нацелилось и сфокусировано на вдохе и
выдохе, то все прочие аспекты ума и тела, как процесса, сами собою попадают в
отчетливый фокус при самом своем зарождении. Медитация вводит нас в
непосредственное соприкосновение с большей частью того, что мы такое, - т.е.
дает нам прямое переживание этого.

Когда, например, мы наблюдаем ум, словно проецируемый на экран кинофильм, то по
мере углубления сосредоточенности он, возможно, станет прокручиваться медленнее,
а это позволит нам заметить побольше из происходящего. А само это обстоятельство
углубляет наше осознавание и позволяет нам далее видеть этот фильм почти по
кадрам, показывая, каким образом одна мысль неощутимо ведет к следующей. И мы
увидим, что мысли, которые мы принимали за "себя" и считали "своими", окажутся
всего лишь разворачивающимися процессами. Так детальный обзор помогает сломить
наше глубокое самоотождествление с якобы твердой реальностью ума-кинофильма. В
меру того, что мы делаемся меньше вовлечены в эту мелодраму, мы просто видим,
как она течет, и сможем пронаблюдать ее всю, как она проходит. Мы не вовлекаемся
в действие даже настолько, чтобы высказать комментирующую оценку или на
мгновение проявить нетерпеливость.

Когда мы просто видим то, что происходит, миг за мигом, наблюдаем без суждений
или предпочтений, мы не теряемся в мыслях, вроде таких: "Этот миг для меня лучше
того, эта приятная мысль мне нравится больше, чем боль в колене". По мере того,
как мы приступаем к развитию этого осознавания всего без разбора, то, что
попадает в пределы поля осознавания, оказывается весьма примечательным: мы
начинаем видеть корень, из которого растет мысль. Мы видим то намерение, откуда
приходит поступок. Мы наблюдаем естественный процесс ума и обнаруживаем, сколь
много из того, что мы лелеяли и считали собой, есть по сути вещей безличные
явления, проходящие одно за другим.

Мы обнаруживаем, что нам на деле нет нужды задавать кому-либо какие бы то ни
было вопросы, нет нужды искать ответов вне самих себя. Когда мы проникаем в
поток, он оказывается ответом. Задавание вопроса и есть уже ответ. Когда мы
спрашиваем: "Кто я?" - мы есть те процессы, которые задают этот вопрос.

Когда осознавание проникает чуть поглубже, мы обнаруживаем, что наделили
мыслящий ум реальностью, которой он независимо от нас не обладает, - т.е.
абсолютной реальностью, не понимая, что он есть относительная часть чего-то
гораздо большего. Если отделаться от запойного думания, мы обнаруживаем, что
обычно замечали лишь немногое в необычайной активности сознания, и что
привязанность к думанию заслонила нам все остальное. Думающий ум - это нечто
совсем иное, нежели открытое осознавание без разбора, которое позволяет всему
раскрыться в должной мере. Думание выбирает мысли; оно работает, измеряет,
планирует; оно создает реальность вместо того, чтобы непосредственно переживать
то, что налицо и происходит каждое мгновенье.

Когда мы обращаем внимание на постоянное движение ума, мы видим, что даже
"наблюдатель" становится частью этого потока. Тот, который спрашивает: "Кто же
наблюдает?" - это еще одна мгновенная вспышка мысли, замеченной нами; нет
"никого", кто наблюдает; налицо только осознавание. Когда "я" становится всего
лишь еще чем-то, наблюдаемым в потоке, мы видим, что сами не отличаемся от чего-
либо прочего во Вселенной. Становится очевидной истинная природа бытия, потому
что не остается ничего отдельного, ничего препятствующего нашей тотальности. Мы
видим: то, что вызывает движение одной мысли и ее переход в другую, - это все та
же самая энергия, которая движет звезды по небу. Разницы нет. Мы представляем
собой природное явление, такой же продукт условий, полный изменений, как океан
или ветер.

Мы видим, что природа сознания работает, отчасти напоминая руку Бога на
знаменитой фреске Сикстинской капеллы: она вытянута, чтобы дать жизнь ожидающему
ее существу, существу, готовому получить искру. И мгновенье за мгновеньем мы
получаем эту искру, искру сознания, способности познания. Ее приятие возникает
при соприкосновении осознавания с его объектом, зрения - с видимым деревом,
слуха - со слышимой музыкой, осязания - с осязаемой землей, вкуса - с выпиваемой
водой, обоняния - с обоняемым ароматом цветка, помысла - с содержанием
представления. От мига к мигу сознание возникает заново в связи с каждым
объектом чувств, включая внутренние чувства воображения и памяти. Это
возникновение и исчезновение всего, что мы знаем о своем жизненном опыте.
Вступление внимательности в этот процесс будет обнаружением ежемгновенного
начала вещей, длящегося творения Вселенной.

Достаточно интересно то обстоятельство, что именно этот акт творения оказывается
величайшей причиной превратного понимания в нашей жизни. Или, точнее говоря,
именно наше самоотождествление с этим текучим процессом, как с "я", и становится
проблемой. Как раз этот неверный взгляд на естественное развертывание лежит в
основе большей части нашей полусонной слепоты и иллюзий. Сознание само собой
возникает как результат соприкосновения осознавания и его объекта. Это
"познавание" есть следствие естественного процесса, который существует сам по
себе, без необходимости в добавочном "познающем" субъекте, в некоем "я", которое
так или иначе предполагает ответственность за этот по сути своей безличный
процесс. Это прокладочное "я" не дает нам участвовать в прямом переживании
потока, т.е. всеобщей природы нашего существа.

Ауробиндо сказал: "Быть сполна - значит быть всем, что есть". Переживания
приходят и уходят. Если мы отождествляемся с ними, притязаем на то, что они -
это "я" или "мои", оцениваем их или привязываемся к ним, если мы застреваем в
какой-то части текущего процесса, мы не видим, что явление, обозначенное как
"я", постоянно рождается и умирает, что как процесс осознавания, так и объект,
появляются и исчезают сотни раз в течение каждой секунды.

И когда осознавание глубже проникнет в этот поток, мы почувствуем, что
естественное состояние нашего бытия, которое кто-то называет "умом мудрости" или "природой Будды", подобно солнцу: оно всегда сияет и всегда присутствует, хотя
часто бывает скрыто облаками. Мы отделены от своего естественного света облаками мысли, желаний и страхов, тучами обусловленного ума, ураганом "я есмь".

[Sopheeya1984]

2. Сила мудрости

Все мы обладаем знанием, все мы способны передать множество весьма далеко идущих идей. Но если "познаванию" не предшествует мудрость, тогда знание оказывается "с чужого плеча", чужим, не нашим пониманием, ему недостает глубины. Вот почему два человека могут пользоваться одним и тем же языком, чтобы передать одно и то же
содержание, но слова одного проникнут глубоко в наши сердца, тогда как слова
другого лишь рикошетом заденут ум. Сила переживания, скрытая за словами, бытие, скрытое за познанием, - это и есть мудрость, подлинная передача.

Назначение этой книги не в том, чтобы поделиться каким-то знанием, а в том,
чтобы указать, что мудрость можно обрести внутри каждого из нас; и что усилие,
потребное для установления равновесия ума, так чтобы он стал прозрачно-
сияющим, - все мы должны выполнить для себя сами.

Один из аспектов силы мудрости - это ее способность прорваться сквозь то, что мы
прежде считали реальным. Всякий раз, когда мы узнаем что-то новое, мы отвергаем какое-то старое мнение; мы меняем мнения. А мудрость - это тишина, внутренний свет, в котором нам видно, что представляют собой мнения сами по себе, - не просто то, чем это мнение противоположно тому, но в чем заключается само обладание мнениями.

Когда начинаешь медитацию, становится вполне ясно, что все изменяется от
мгновенья к мгновенью. Посидишь минут пять, стараясь удержать внимание на
дыхании, и частенько думаешь: "Не могу удержать внимание на том, на чем хочется.
Оно уходит к этой мысли, затем к той, потом к этому ощущению, к тому запаху,
далее к какому-то звуку, а после него..." И замечаешь, что перед умственным
взором проходит один предмет за другим. Видно воочию, что все это - поток
постоянных перемен, приход и уход, и каждый миг ведет к следующему.

Это прозрение кажется до того простым, что его, вроде бы, и не стоит называть
мудростью. Но когда переживаешь изменчивость глубоко, когда глубоко понимаешь, что нет ничего постоянного, наша мудрость возрастает. А потом открывается вот что: ничто из желанного не в состоянии дать нам удовлетворения надолго, ибо все текуче, ничто не остается навсегда. Что бы это ни было - изысканнейшее кушанье, глубочайшее сексуальное наслаждение, сильнейшее чувственное удовольствие - ничто во Вселенной не может дать удовлетворения надолго; все придет и уйдет. Именно это состояние дел, сообщающее нам такую тонкую неудовлетворенность, едва заметное чувство тошноты, мы носим внутри себя большую часть времени, даже тогда, когда получаем то, чего хотим, - потому что в глубине души знаем, что в конце концов все изменится.

К примеру, понятие дерева - это крупная и устойчивая вещь, а не растущий и меняющийся организм с едва заметными отличиями от любого другого представителя своего вида, меняющийся под влиянием погоды, подверженный внешним воздействиям и условиям. Для мира, полного изменений, у нас имеются застывшие, неизменные понятия - ярлыки; и это, конечно, порождает разрыв между понятием и реальностью, результатом чего будет напряжение. Мы реально не видим реальности. Мы видим только отбрасываемые ею тени, и вот эти-то тени и есть наши понятия, наши определения, наши представления об этом мире. Привязанность к таким понятиям создает желание, чтобы мир соответствовал нашему представлению о том, каким ему быть; но перемены зачастую сталкивают наши представления с весьма отличной от них реальностью, что
может вызвать в нас чувство гнева или поражения; и мы окажемся как-то
отъединенными от истины вещей из-за негибкой связанности своею точкой зрения.

Любопытно, что среди всех этих перемен мы обычно переживаем не столько то, что происходит, а то, что думаем о происходящем. Сидя и слушая, мы не переживаем слушанья; мы переживаем до некоторой степени текущий комментарий к тому, что говорится, возможно, суждение или сравнение со сходными понятиями, или поток мысленных ассоциаций, вызванный в памяти разговором. На одном уровне, конечно, все, что действительно происходит, - это движение звука в воздухе, который давит на наши барабанные перепонки; благодаря памяти и механизмам восприятия ум узнаёт то, что говорится.

Итак, мы видим, что наши переживания - это переживания не того, что
действительно происходит, а скорее переживания мира мысли. Большая часть нашего переживания - это сноподобное отражение в уме. Мы переживаем не столько само виденье, сколько то, что думаем о видимом, не столько то, что слышим, сколько то, что думаем о слушаемом.

Очевидный пример того, как много мы вкладываем в сферу мыслимого, принадлежит нашему отношению к чувству осязания. Например, мы протягиваем руку, чтобы коснуться своего сексуального партнера, и это считается приятным ощущением; но когда рука касается кучи отбросов, это ощущение считают неприятным; или, если она прикасается к стене, ощущение можно считать безразличным. Но все, что действительно происходит, - это давление на кончики пальцев; все остальное - это понятийные мыслеформы, проецируемые желанием и обусловленностью.

Большую часть нашего мира наплел ум. Сила мудрости состоит в том, чтобы
пробудить нас для прямого переживания вещей такими, каковы они есть. Она
рассеивает нашу сонную слепоту и дает нам возможность больше жить своей жизнью, а не просто переживать мир в области понятий, где то, что мы называем
реальностью, оказывается сном и тенью сна.


3. Нуждающийся ум

В основе обусловленного ума лежит нужда. Нужда принимает много форм. Нужно
пребывать в безопасности; нужно быть счастливым. Нужно выжить; нужно быть
любимым. Есть и особые нужды: желанные предметы, дружба с кем-то, виды еды, тот или иной цвет, то или иное окружение. Есть нужда не испытывать боли. Есть и
нужда быть просветленным. Наконец есть и нужда в том, чтобы вещи были такими,
какими нам хочется.

Наши мечты представляют собой воображаемые образы получения того, что нам нужно; кошмары - воображение отделенности от того, что нам нужно. Планирующий ум старается обеспечить удовлетворение потребностей; вообще большая часть помыслов основана на удовлетворении желаний. Поэтому многие помыслы имеют своим корнем неудовлетворенность тем, что есть. Нужда есть требование к следующему мгновению содержать то, чего не содержит настоящее. Если в уме существует какая-то нужда, то такой момент ощущается как неполный. Нужда представляет собой поиски где-то в другом месте. Полнота есть пребывание именно здесь.

Когда видишь, насколько глубока нужда, присущая уму, видишь и глубину
неудовлетворенности, потому что нужду удовлетворить невозможно: едва покончишь с одним желанием, так будет другое. И пока мы пытаемся удовлетворить желания, мы растим нужды.

По иронии вещей, когда переживаешь глубину неудовлетворенности в нуждающемся уме, то за этим следует великая радость. Ведь когда видишь, что никакой объект ума не может нас сам по себе удовлетворить, тогда ничто возникающее уже не увлечет нас; и начинаешь освобождаться, потому что нет ничего, за что стоило бы цепляться. Чем лучше видишь, как нуждается ум, тем лучше видишь и то, как эта нужда затемняет настоящее. Уразумение того обстоятельства, что нет ничего, за что стоит цепляться, т.е. ничего, способного обеспечить удовлетворение надолго, показывает, что нам некуда идти, нечего иметь, не надо быть чем-то; это и есть свобода.

это видение избавило меня от множества вожделений, от
помыслов, что-де все мои желания должны быть удовлетворены, о том, что я
принужден реагировать на все, что возникает у меня в уме. Я увидел, что вещи
способны как-то существовать, не вызывая необходимости ответных действий,
суждений или даже отталкивания. Можно просто их наблюдать.

Когда я увидел, как обширно, как могущественно желание в уме, я испугался. Я
подумал, что отсюда нет выхода; и не понимал, что та сила, благодаря которой я
распознал это состояние страдания, сама по себе была выходом. Постепенно зрелище неудовлетворительной природы большей части содержания ума стало открывать мне путь к свободе. Когда мы видим, что предмет нашего влечения объят пламенем, мы перестаем тянуться к нему. Ум понемногу меняет обусловленность, чтобы видеть то, что он делает.

Когда нужда становится объектом наблюдения, мы наблюдаем ее с ясным вниманием, которое не окрашено суждением или выбором; это простое, голое внимание без всяких примесей, открытость для восприятия вещей такими, каковы они есть. Мы видим, что нужды - это автоматические, обусловленные требования в уме. И мы наблюдаем эти нужды, не оценивая себя за это. Мы не хотим нетерпеливо избавиться от этой постоянной нужды. Мы просто наблюдаем ее.

И только такое голое внимание, такое отсутствие нужды, способное быть на месте в нужный момент, обладает силой освободить нас, освободить нашу подневольную
реакцию на нужду. Связь рвется, нас перестает обусловленно тащить в сторону
удовлетворения наших нужд. Каждое мгновение отсутствия нужды - это мгновенье
свободы. Внимательность не мешает существовать этому отсутствию нужды. Когда
налицо одно лишь чистое внимание, тогда существует только наблюдение, тогда нет нужды. Если наблюдаешь желание, нужда перестает искать объект, чтобы
удовлетвориться, и сама нужда становится объектом внимания; тогда поглощается
тот импульс, который ведет к поступку.

Когда начинаешь видеть, что освобождает нас, а что нет, начинаешь также отличать то, что создает большее вожделение, более болезненную нужду, от того, что приведет тебя к мудрости и сделает свободным.
когда мы сами ощущаем вкус свободы, то сам этот вкус убеждает нас.

Естественная деятельность ума - блуждания. Словно обезьяна, прыгающая с одного дерева на другое, он перескакивает с одной мысли на другую. Если он уже пришел в движение, он просто движется. Помыслы думают себя.
Поэтому мы наблюдаем ум, пользуясь им как средством, чтобы увидеть то, что
скрывается за ним.

[Sopheeya1984]

Внимательность к дыханию

Для развития такой внимательности культивируется сосредоточение на дыхании, как на первичном объекте внимания; это не мысль о дыхании, а острое и постоянное осознание ощущения дыхания. Внимание направлено именно на это осязательное чувство.

Есть две главные зоны, где ощущение дыхания всего заметнее. Лучше всего взять
одну из них и оставаться на ней. Касание дыхания можно легко почувствовать в
ноздрях. Это первый из объектов сосредоточения, предлагаемых на выбор. Если
избирается именно он, мы не следуем за входящим и выходящим дыханием; мы просто остаемся в одной этой точке, выбранной около кончика носа или в ноздрях, - там, где ощущение более всего заметно, - и отмечаем ощущение проходящего дыхания. Мы выбираем точку соприкосновения и устанавливаем на этом месте осознание, ведем отсюда наблюдение. Это - не какая-то умственная картина, а физическое ощущение.
Мы можем чувствовать, как дыхание входит и выходит. Мы открываем свое
осознавание, чтобы сфокусировать его на переживании ощущения, и содействуем
возвращению осознавания к этому месту.

Такое осознавание ощущений, сопровождающих каждое дыхание, становится как бы авансценой внимания. Хотя в скрытых глубинах нашего существа могут возникать мысли и другие ощущения, не требуется никакой энергии, чтобы их удалять или как-то на них воздействовать. Они приходят и уходят, как им заблагорассудится. Если они отвлекают внимание от дыхания, мягкая настойчивость при возвращении его к дыханию и усиливает сосредоточенность, и культивирует способность к освобождению от них.

Другой участок, где дыхание вполне заметно, - это та область, где поднимается и
опадает живот. Внимание наблюдает ощущения подъема и падения, когда они
происходят сами по себе с каждым новым дыханием. Дыхание станет тонким; но мы наблюдаем его таким, каково оно есть; нам не нужно ничего делать. Это не какое-то дыхательное упражнение, а упражнение в осознавании.

Переходить с одного
места на другое - все равно, что копать для колодца несколько пустых скважин.
Если мы хотим докопаться до воды, мы копаем землю прямо вниз на одном месте.

Это захватывающий процесс. В действительности нет никакой цели, кроме познавания того, что происходит именно сейчас.

Отметки

На ранних ступенях практики мы можем пожелать в качестве вспомогательного приема делать в уме отметки - "вдох" при каждом вдохе через ноздри и "выдох" при каждом выдохе; Отметки могут быть весьма полезным орудием для того, чтобы удерживать нас в состоянии бдения по отношению к процессу настоящего момента, - например, такие отметки, как "помыслы, помыслы", когда вторгаются помыслы, или "пахнет, пахнет", когда воспринято дуновение какого-то запаха, или "слушанье, слушанье", когда мимо проезжает автомобиль. Отметки - это техника, которая удерживает нас в колее.

Страх или похотливые мечтания представляют собой два особых примера, когда может потребоваться сознательное вспоминание, обеспечиваемое отметками.

Отметки позволяют нам мягко, но настойчиво оставаться со своим переживанием,
признавая все, что временно получает преобладание, как только то возникает.
Когда внимание занято привычным блужданием, мы обнаруживаем это блуждание и осторожно возвращаем его к дыханию. Мы не пытаемся принудить ум, не стараемся насильно удерживать его на объекте. Насилие создает неподвижность ума, особого рода целевое ориентирование, которое желает, чтобы вещи были другими; а это представляет собой давление на данный момент, попытку пробиться в будущее. Здесь налицо неуклюжий ум, ум, переполненный собой и деланьем.

Ощущения

Много разных ощущений можно отметить по мере того, как углубляется осознавание.
Когда мы получаем послания от тела, мы просто к ним прислушиваемся. Если мы
чувствуем неудобство, мы просто отмечаем его: "неудобство", - не напрягаясь, не
становясь жесткими. Если имеет место боль, мы расслабляемся кругом нее и
отмечаем ее: "боль, боль", - или каким-нибудь другим словом, естественным для
нашего чувствования. Лучше всего не двигаться, отмечая побуждение к движению,
побуждение избегнуть неудобства; дайте телу возможность просто сидеть. Чем тише будет тело, тем тише и ум.

Когда мы прислушиваемся к ощущениям - или с каждым дыханием, или в виде чувств внутри тела, - мы не находимся на том уровне, где производятся слова. Мы
прерываем внутренний диалог, постоянное комментирование ума, мы прорываемся
сквозь то место, где происходит думание, и переживаем процесс непосредственно.
Именно прямое переживание подобного рода раскрывает интуицию и прозрение,
свойственные уму-мудрости, что приводит ум лицом к лицу с собой.

Помыслы

Помыслы - это объекты ума. Их можно видеть, когда они, подобно пузырям,
пересекают поле сознавания. Обычно помысел сформулирован в словах; но он может выразиться и в зрительном образе или в каком-то запомнившемся чувственном впечатлении, пока не сорвется в галопирующей фантазии. При наблюдении помыслов важно не комментировать, не выносить суждений об их содержании, а просто ясно видеть их, когда они возникают. Думание о думании - это не медитация.

Мы следим за дыханием, и при этом появляются помыслы; мы можем отметить их:
"помыслы, помыслы" - и вернуться к отметкам дыхания. Отмечайте просто, что это "помыслы, помыслы", и снова возвращайтесь к дыханию. Оставайтесь простыми и легкими.

возвращение к дыханию помогает нам открыть силу освобождения и углубляет нашу способность оставить обусловленное вожделение ума. Нет надобности тревожиться из-за того, что какая-то хорошая идея или решение какой-либо давнишней проблемы будут утрачены; то, что обладает ценностью, окажется в надлежащий момент доступным.

Углубление сосредоточенности - это естественный процесс, подобный способности
мускулов усиливаться при продолжительном пользовании. Всякий раз, когда мы
возвращаемся к дыханию, наша сосредоточенность усиливается. Ум может заметить это и сделать вывод: "Лучше выходит"; если не распознать в этом помысел, такое отношение становится отвлекающим умом, менее сосредоточенным на действии, а более создающим себя. Освобождение от "знания" позволяет нам переживать вещи непосредственно, каковы они есть.

Пока мы отождествляем себя с содержанием ума, мы не свободны по-настоящему.
Различие между пребыванием в рабстве и состоянием освобождения - это различие
между думанием и признанием помысла за помысел.

Волевое действие

Наблюдая намерение, предшествующее волевой активности, мы начинаем свергать власть желания с ее трона, - а ведь она бессознательно обусловливает наши действия; благодаря этому мы приобретаем чуть больше свободы в своей жизни. Перед каждым словом или жестом намерение незаметно предшествует активности; это переводит энергию от желания к действованию. Как можно отметить волевой элемент, ведущий ко все более и более далеким переплетениям и алчным желаниям ума, так же точно можно и увидеть, что именно это качество выбора, которое снова и снова возвращает нас к дыханию, при правильном его поощрении приводит жизнь к равновесию.

Состояния ума

возникающие состояния ума повторяются и, похоже, обладают собственной, совершенно независимой жизнью, - они возникают к бытию только для того, чтобы смениться следующим состоянием, которое расположится на покинутой сцене. Мы ловко прилепляемся к каждому из этих умов, принимая их за "я" и "мое", хотя они иной раз радикально отличны один от другого и по характеру, и по намерениям. В самом деле, любой объект или помысел, вошедший в поле осознавания, может попеременно, в сменяющихся мгновеньях ума, вызывать приязнь или неприязнь.

Внутри нас содержатся несовместные системы желаний, которые в одно мгновенье
могут оттолкнуть какой-то объект, а в следующее - страстно его пожелать. Эти
враждующие системы желаний могут желать сделать что-то в одно определенное, но не в другое время. Такие несовместные, противоборствующие состояния ума и
сопутствующие им суждения друг о друге являются причиной значительной доли того трения, которое мы переживаем в чувстве вины. Один ум возникает для того, чтобы за ним естественно последовал другой. Отождествление себя с одним качеством или настроением и отказ в существовании другому означает отрицание потока, захваченность болезненными завихрениями ума.

В какой-то отдельный момент состояние ума может быть радостно, или бодро, или
счастливо, или добро, тогда как в другой оно может быть гневно, или алчно, или
похотливо, или лениво. Ум на деле колеблется по тысяче раз в день между такими
различными состояниями. Вследствие этой изменчивости состояний ума некоторые
люди пытаются контролировать ум. Но я думаю, что важнее не давать уму
контролировать нас. Некоторым представляется, что медитация - это останавливание ума. Хотя это и достижимо ненадолго, это состояние не уменьшит чувства привязанности к уму; больше того, поскольку и в этом случае "кто-то" совершает "что-то", и такое достижение может даже подкрепить иллюзорное "я". От останавливания ума мудрости не получится; она возникает от понимания природы ума. Благодаря такому пониманию отпадает самоотождествление с умом и появляется возможность освободиться.

[Sopheeya1984]

Осознавание без разбора

Ничуть не лучше наблюдать за одним объектом, нежели за другим. Идеальный объект - это просто то, что происходит в данный момент. Когда мы следим за умом при помощи так называемого "осознавания без разбора", то мы берем сосредоточенность, развитую на первичном объекте, и разрешаем уму ежемгновенно переживать все, что возникает; все, что получает преобладание, усматривается с не создающим привязанности осознаванием. Мы просто следим без разбора за всем, что происходит. В такой открытости ума нет никаких суждений; она не предпочитает одного объекта другому. Это цель и метод разом; этим и красива такая медитация. Каждое мгновенье этой практики есть также и ее цель: внимательность, простая чуткость к тому, что есть.

Когда внимательность становится очень острой, мы начинаем видеть помыслы по-
новому, буквально переживая их возникновение и исчезновение, словно они
вставлены в рамку, - словно бы мы видели кинофильм, проецируемый на экране; мы рассматриваем смену одного кадра другим, исследуем отдельные элементы того, что раньше мнили единством, непрерывным потоком. Мы видим возникновение и исчезновение сознания, всего, что считали собой. Это дает возможность микроскопического рассмотрения ежемгновенного ума, рассмотрения бытия по мере того, как оно развертывается. Тогда то, что бывает бессознательным, становится сознательным. Ничто не встречает препятствий, ничто не прибавляется; целая Вселенная предстает, как хочет, и нам дарована благодать ее восприятия.

Мы как бы стоим на берегу ручья и наблюдаем все помыслы, плывущие вниз по
течению, подобно пузырям. И когда мы их наблюдаем, становится все яснее, что
некоторые из пузырей - это мы сами, наблюдающие ручей, что даже наблюдатель
являет собой всего лишь часть потока; осознавание просто переживает все, что
есть.

Поезд мысли

Может оказаться полезным такой наглядный образ медитативной практики: представим
себе, что мы стоим у железнодорожного переезда и наблюдаем проходящий мимо
товарный состав. В каждом прозрачном вагоне находится какой-то помысел. Мы
стараемся глядеть прямо вперед, в настоящее; но наши привязанности привлекают
наше внимание к содержимому проходящих товарных вагонов - мы отождествляем себя
с различными помыслами. Когда же мы направляем внимание на поезд, мы замечаем,
что в одном вагоне сервирован ужин; но мы только что поели, и ужин нас не
привлекает. В следующем вагоне - прачечная, где сушится белье, так что мы на
мгновенье размышляем о голубом полотенце, которое вывешено для сушки; но мы еще
раз быстро пробуждаемся к настоящему моменту, поскольку в следующем вагоне видим
какого-то человека, занятого медитацией; и мы вспоминаем, чем заняты сами.
Проходят еще несколько вагонов с помыслами, и мы ясно распознаем, что это
помыслы. А в следующем вагоне рычит лев; он преследует кого-то, похожего на нас.
Мы следим за тем, поймал ли он нас, пока вагон не скроется из виду. Мы
отождествляем себя с этим вагоном, потому что он для нас что-то "значит". Мы
испытываем к нему привязанность. Далее мы замечаем, что тем временем пропустили
все прочие, пробегающие мимо вагоны; тогда мы освобождаемся от своего очарования
львом и еще раз переводим внимание прямо вперед, в настоящее.

Мы удерживаемся на некоторых предметах и не останавливаемся на других. Поезд все
еще там; кажется, там же находится и безмолвный свидетель на переезде. Таковы
первые ступени попыток быть внимательными, первые ступени старания пребывать
здесь и теперь.

Затем, когда мы попривыкнем к осознаванию содержимого, мы начинаем отмечать сам
процесс прохождения поезда. Мы видим просто вагон за вагоном, и наше внимание
уже не следует за каждым стимулом; мы более не теряемся в следах прошлого или в
предвкушении того, что придет из будущего. Итак, мы глядим прямо вперед, не
отвлекаясь содержимым какого-либо вагона; но вот совершенно внезапно один из
проходящих вагонов взрывается; нас привлекает это зрелище, и мы прыгаем в вагон
и ввязываемся в происходящее там действие. Затем мы возвращаемся с кривой
усмешкой, полные понимания - это был всего лишь образ взрыва, всего лишь помысел
- вагон. И мы снова глядим прямо перед собой, только на процесс прохождения
вагонов; и вот в одном из них оказываемся мы сами, и мы бьем свою жену. В уме
тьма всякого хлама. А мы немедленно следуем за ним, сейчас же втягиваемся в
него; и это продолжается до тех пор, пока мы не начнем видеть безличную,
обусловленную природу всего процесса и его содержимого, пока не осознаем
совершенную текучесть его самого.

Затем, глядя прямо вперед, мы замечаем, что начинаем проявлять способность
видеть между вагонами. И мы начинаем видеть то, что находится по ту сторону
вагонов, по ту сторону помыслов. Мы чувствуем, что этот процесс совершается на
фоне неразличенной открытости, что ум ежемгновенно возникает и исчезает в
безграничном пространстве.

И когда мы ощущаем ту систему координат, внутри которой протекает вся эта
мелодрама, это переживание начинает освобождать нас от увлеченности - даже от
увлеченности страхом. Мы начинаем видеть: "А, опять эта штука со взрывом
вагона!" Или: "Снова этот сердитый начальник!" Что бы ни появилось, мы начинаем
видеть в появившемся часть процесса; мы видим то, что появляется, в некотором
контексте. Малый ум, отождествлявший себя со всем этим вздором, начинает расти и
расти, начинает включать даже самого себя в более обширный ум, настолько более
обширный, что в нем находится место для всего и каждого, включая и сам поезд, и
наблюдателя. А затем даже и наблюдатель, который стоит на переезде, оказывается
всего лишь содержимым одного из этих товарных вагонов, просто еще одним объектом
ума. И осознавание, не останавливаясь нигде, сразу же оказывается повсюду.


5. Руководство-инструкция по медитации на внимательности (випассана)

(Медленно, впитывая, прочесть для себя - или другу вслух)

Усядьтесь поудобнее, выпрямитесь; но не напрягайтесь. Пусть тело дышит просто и естественно; направьте внимание на самую заметную точку для осязания, где есть соприкосновение с током воздуха, когда он входит в ноздри.

Направьте осознавание на ощущение касания с входящим и выходящим воздухом.
Установите внимание как караульного у городских ворот: он замечает всех, кто входит в город и выходит из него; но сам он не впускает и не выпускает, а только стоит на часах у ворот.

Удерживайте внимание только на одной точке и замечайте ощущение, сопровождающее каждое дыхание, когда оно течет в тело и вытекает из него в естественном дыхательном процессе.

Если внимание отклонилось, верните его к точке касания, замечающей дыхание, когда оно входит в ноздри и выходит из них. Отмечайте: "Вдох, выдох..." Не думайте о дыхании; даже не создавайте его зрительного образа.
Просто будьте вместе с ощущением, когда оно возникает во время касания воздуха, входящего в ноздри и выходящего из ноздрей.

Возникают звуки. Возникают мысли. Возникают иные ощущения. Возникает и исчезает весь фон происходящего.

А на переднем плане находится ежемгновенное осознавание ощущения входящего и выходящего дыхания. Ничто не отталкивается, ничто не вызывает желания. Налицо просто ясное, точное, мягкое наблюдение за дыханием. Внимательность к дыханию.

В теле возникают ощущения. В уме возникают помыслы. Они приходят и уходят, как пузыри.

Каждому мгновению ума разрешено возникнуть и исчезнуть силою собственного движения. Нет никакого отталкивания ума, никакой страсти к дыханию. Присутствует только мягкое возвращение осознавания к ощущениям вместе со входящим и выходящим
дыханием. Мягкое возвращение.

Осознавание дыхания - это передний план. А на заднем плане все прочее остается таким, каково оно есть;
но открытый, спокойный ум не липнет.

Каждое дыхание единственно в своем роде: иногда оно бывает глубоким, иногда поверхностным; оно всегда слегка изменяется. Дыхание в целом чувствуется входящим и выходящим; все дыхание переживается на уровне ощущения, прикосновения.

Дыхание лишь происходит само собой. Осознавание просто наблюдает. Все тело расслаблено. Глаза спокойны. Лицо расслаблено. Плечи опущены. Живот полный и спокойный.
Нигде никакой задержки. Только осознавание и дыхание.

Только сознание и объект сознания. Они ежемгновенно возникают и исчезают, скрываясь в обширном пространстве ума.

Не теряйтесь. Если ум отвлекается в сторону, осторожно, со спокойным
неосуждающим и непривязывающимся осознаванием, возвратите его к дыханию.
Отмечайте дыхание в целом от его начала до его конца, точно, ясно, от ощущения к
ощущению.

[Sopheeya1984]

Тело дышит само собою. Ум помышляет сам собою. Осознавание просто наблюдает этот
процесс, не теряясь в его содержании.

Каждое дыхание по-своему единственно. Каждое мгновенье - целиком и полностью новое.

Если внутри тела возникнет какое-то ощущение, пусть осознавание распознает его как ощущение. Отметьте его приход и отметьте его уход. Мы не думаем о нем как о теле, или как о ноге, или как о боли, или как о вибрации. Просто отмечаем его как ощущение –
и возвращаемся к дыханию.

Весь процесс идет сам собой. Осознавание от мгновенья к мгновенью наблюдает возникновение и исчезновение переживаний внутри ума и тела. Ежемгновенную перемену.

На переднем плане - осознавание дыхания, когда то само собою входит и выходит. Только дыхание и осознавание дыхания.

Отдайтесь дыханию. Переживайте дыхание. Не пытайтесь что-то получить от дыхания. Даже не думайте о сосредоточении.
Просто пусть осознавание проникнет до уровня ощущений, которые возникают сами собой и сами по себе.

Точка касания становится все более и более отчетливой и более напряженной вместе со входом и выходом каждого дыхания.
Ум делается заостренным на ощущениях, сопровождающих дыхание.
Если возникают помыслы, ясно отмечайте их движение в уме, их возникновение и исчезновение, подобное пузырям. Отмечайте их - и возвращайтесь ко внимательности к дыханию.

Если какая-нибудь мысль или какое-нибудь чувство становится преобладающим, осторожно, с открытым осознаванием, отметьте преобладающий элемент как "чувствование", или "думание", или "слушанье", или "вкушение", или "нюхание".
Затем мягко вернитесь к дыханию.

Не задерживайтесь на помыслах. Не определяйте их содержание. Только отметьте переживание помысла, входящего в ум и исчезающего, переживание чувствования, любого внешнего ощущения, которое возникает в данный момент и исчезает в следующий.

Возвращайтесь к ровному току дыхания. Без тяги к чему-либо, без отталкивания. Только с ясным осознаванием того, что преобладает в уме или в теле при своем возникновении.

Глубокое возвращение к пункту напряженного ощущения, которое служит отметкой прохождения воздуха при каждом полном дыхании.
Глаза полузакрыты; плечи опущены; живот расслаблен. Осознавание кристально чисто.
Преобладают все более и более тонкие ощущения.
Преобладают помыслы. Каждый из них ясно отмечен внутри сосредоточенного осознавания дыхания.

Наблюдайте его движение, постоянную смену одного объекта другим, одного дыхания другим, ощущения ощущением.
Эту постоянную перемену, подобную калейдоскопу.

Ежемгновенно объекты возникают и исчезают в обширном пространстве, в пространстве ума и тела. Спокойное, открытое осознавание, просто наблюдающее процесс возникновения и исчезновения. Осознавание всего, что получает
преобладание, возвращается к ощущению дыхания.

Возникают чувства. Возникают помыслы. "Планирующий ум", "судящий ум". Осознавание переживает процесс их движения.
Оно не затеряно в содержании.
Наблюдайте помысел, проходящий через обширное пространство ума.

Эти слова, возникающие из ничего, исчезают в пустоте. Только открытое пространство, в котором весь ум, все тело переживаются в виде ежемгновенных изменений.
Звук возникает и исчезает.
Чувство возникает и исчезает.

Все, кем мы являемся, все, что мы думаем о себе, - это пузыри внутри ума, которые приходят и уходят каждое мгновенье; они возникают и исчезают в беспредельном, открытом пространстве ума. Осознавание без разбора. Ежемгновенное осознавание всего, что возникает,
всего, что существует.

Все вещи, обладающие природой возникновения, обладают и природой исчезновения.
Все, о чем мы думаем как о "себе", исчезает от мгновенья к мгновенью.
Ежемгновенно все это просто видится таким, каково оно есть, совершенно приходит и уходит само по себе.

"Так следует вам думать обо всем этом мимолетном мире: звезда на рассвете, пузырь в потоке, вспышка молнии в летнем облаке, мерцающий светильник, призрак, сновидение".

Мудрость появляется в том уме, который пребывает в незнании, внутри спокойного ума, который просто есть. В том, чем обладает Будда, или Христос, или Мухаммед, нет ничего такого, что отсутствовало бы в нашем существе; это тот же самый родник, та же первоначальная природа, та же общая сущность. Освобождаясь от того, кем мы воображаем себя, освобождаясь от своей попытки контролировать мир, мы приходим к своему естественному существу, которое все эти годы терпеливо ожидало нашего возвращения домой.

Возможно, будет полезно дать дальнейшее определение выражению "освобождение". Освободиться - значит не задерживаться на чем-то, пришедшем на ум. Это выражение также означает переживание того качества осознавания, лишенного вожделения, которое ничего к себе из потока не притягивает, - переживание огромного простора, которое всегда просто не мешает всему приходить и уходить.

Мы лучше поймем этот простор, когда заметим, что обычно ум замыкается на каждом помысле. Ум принимает форму всякого входящего в него объекта. Ум думает о яблоке - и становится яблоком. Он думает о страхе - и сам становится страхом. Поэтому мы пришли к убеждению, что ум - это содержимое ума. Но ум есть содержимое ума не в большей степени, чем небо есть проходящие по нему облака. Это пространство, где проходят элементы его содержания, где они возникают и исчезают. Переживание этого простора и есть сущность отсутствия вожделения, освобожденности, наличия пространства для всего, способности не удерживаться ни на чем.

Когда мы вступаем в связь с этим открытым пространством вместо связи с его
содержимым, мы не привязываемся ни к чему, что проходит через него. Если
возникает страх или желание, оно оказывается видно изнутри окружающего его
простора. Мы не теряемся в нем, становясь им, а просто видим его как всего лишь
еще одно мгновенье, пришедшее без спросу, которое так же и уйдет.

Освобождаясь от всего, чем мы себя считаем, освобождаясь от мыслей о себе, как о
теле или об уме, как о человеке блестящего ума или тупице, как о святом или
глупце, мы наконец снова обретаем целостность и делаемся чутки к пребывающей
внутри нас Вселенной. Если мы освобождаемся от всего, мы можем иметь все.

Развитие ума, который ни к чему не привязан, открывает путь к мудрости.
Возникают помыслы, чувствуются ощущения, внешние чувства открыты и восприимчивы; в просторе ума возникают предпочтения и мнения; но все это видится с ясностью, и нет никакого отождествления или вмешательства.

6. Образ себя и воображаемая личность

Таким образом, мы видим, что в просторе освобожденности возникает естественное равновесие. Благодаря нашему освобождению от путаницы возникает познание. Благодаря освобождению от гнева возникает любовь. Нам не приходится привносить любовь извне, нам нужно только освободиться от того, что ее не пускает. Благодаря освобождению от страха возникает спокойствие.

В тишине медитативной практики увидеть зти препятствующие состояния и
освободиться от них довольно легко; но сделать это в течение дня не так-то
просто. Мы становимся забывчивы и снова впадаем в свои обусловленные верования и отождествления. В повседневной жизни мы обнаруживаем, что, пользуясь той же самой техникой - простым узнаванием состояния ума, как мы это делали во время медитации, простым называнием его и освобождением от него пространства - "А, снова гнев!", или: "Ну, чувствую, что становится немного страшно!" - мы переводим это состояние в свет осознавания, и оно теряет свою огромную власть над нами. Даже если мы сможем распознавать состояние своего ума один раз в час, эта практика отметок происходящего, когда оно имеет место, уменьшит напряженность самоотождествления с такими состояниями и даст больше простора всему дню. Каждый раз, когда мы узнаем какое-то состояние ума, не осуждая его, а только отмечая: "Вот неуверенность", или: "Вот страх", или
"Глянь, вон беспокойство", - это ослабляет указанное состояние ума, укрепляя
способность освободиться от него.
Простор, разрешающий всему быть таким, каково оно есть, который разрешает напряжениям распутаться, освобождает нас от болезненности сопротивления.

Мы сами становимся состояниями ума вместо того, чтобы дать им возможность просто пройти через осознавание, не прилипая к ним. Способствуя этому обширному, свободному от отождествления осознаванию, мы освобождаемся от всех попыток вообще быть кем-то, вообще что-то получить; мы не сдерживаем потока и не ускоряем его; мы просто не мешаем ему пройти так, как он идет.

[Sopheeya1984]

7. Критический ум

Критический ум имеет мнение обо всем. Из потока ума он отбирает то, чем, по его
убеждению, он должен быть, и отбрасывает все остальное. Он полон шума и старых знаний. Таково качество ума, который пристрастно поддерживает какой-то образ самого себя. Он всегда старается быть кем-то.

Критический ум надзирает за процессами всех наших помыслов и поступков и
постоянно, въедливо болтает. Это один из голосов внутреннего диалога, который
поддерживает то, что, как нам мнится, является нашим "я". Когда вынесено
суждение, присутствует "кто-то", выносящий суждение, существует какое-то "я
есмь", вовлеченное в танец отождествления с явлениями, как "я", как некто,
совершенно отдельный от потока, от процесса. Все "да" и "нет" нашей жизни
способствовали укреплению его власти, все "хорошее" и "плохое", все "правильное" и "неправильное", все противоречивые идеи о том, какими "надо" быть вещам. Это жестокий и постоянный критик всего, что появляется внутри ума. Но, поскольку это всего лишь еще один из процессов ума, его можно ввести в свет понимания и освободиться от него.

Иногда, когда мы медитируем и оказываемся увлечены помыслом, у нас появляется
склонность думать: "Проклятье, я опять забылся в помыслах!" - т.е. склонность
следовать за блуждающими помыслами с привычными, осуждающими комментариями, а затем, когда мы узнаем свое осуждение, реагировать таким образом: "Черт возьми, я опять осуждаю!" Мы критикуем критический ум.

Когда возникает суждение, если мы признаем его объемлющим, свободным от суждения вниманием, мы ослабляем его хватку благодаря тому, что видим его с состраданием к процессу, которым являемся мы сами, с почтительным признанием огромной силы той обусловленности, из которой нам нужно выбраться. Мы окажемся затеряны тысячи и тысячи раз. Но освобождение от того, кем, как мы думаем, мы являемся, вместо его осуждения, помогает нам смягчить свою жизнь. Отождествление с помыслом побуждает к суждению. Если мы просто осознаем, что ум выносит суждение, когда он этим занят, если мы признаем это с открытой и ясной внимательностью, критический ум начнет растворяться.

Но этот ум, который комментирует самого себя с напряжением суждения, не пускает тот простор, в котором существует пространство для всего бытия в целом. Простор не приказывает чему-то прийти или чему-то остаться; он просто не мешает проявиться природе ума.

Для удержания этого простора, могущего признать осуждающий ум, не вынося о нем суждения, - требуется уравновешивающее действие. Если мы чересчур близки к какому-то помыслу или состоянию ума, если мы на самой их вершине, - то налицо давление, натуга, в которых для естественного потока не достает того
пространства, которое ему необходимо, чтобы стать видимым во всей своей
целостности. Тонкое сообразование приходит благодаря доверию к интуитивной мудрости процесса.

Когда ясно отмечен критикующий ум, можно наблюдать его хрупкость. Мы видим, как мнения слепляются и растворяются подобно снежным хлопьям. Мы видим, что каждый комментарий подобен пузырю. Когда его касаешься осознаванием, становятся вполне очевидными его несубстанциональность, сущностная пустота. Приязнь и неприязнь со стороны критикующего - это всего лишь старая карма и штампы обусловленности. Но если мы реагируем на эти предпочтения подневольно, если отождествляем себя с ними, они становятся причинами новой кармы. Суждение может быть очень тонким; единственное мгновенье похвалы или порицания, приязни или неприязни поляризует весь наш мир.
Мгновенье критикующего ума, затерявшегося в отождествлении со старыми
предпочтениями, - это мгновенье забвения, мгновенье незнания. Мгновенье
распознавания критикующего ума - это мгновенье свободы и мудрости.

Мы не понимаем, что если ум легкий и нецеплючий, нас не захватывают мелодрамы, приносящие такую боль нам и другим людям. Мы можем
довериться осознаванию, которое не мешает усмотреть в суждении всего лишь часть потока, результат предыдущего обусловливания, который не обязан как-то
направлять или ограничивать весь этот обширный ум. Критикующий ум пытается
убедить нас, что мы должны быть постоянно идеальны, в лучшей форме, а если мы,
дескать, этого не сделаем, то станем совершенно не приемлемы для тех, в чьей
любви больше всего нуждаемся. Но на самом-то деле нашу способность любить и быть любимыми можно просто приравнять к нашей мере способности освободиться от отделённости, позволить, чтобы нас любили, благодаря освобождению от своего критикующего чувства неловкости.

В некоторых переводах йогических текстов мы слышим о "контроле над умом"; и это склоняет нас к мысли, что нам надобно оттачивать эту критическую способность контролировать ум. Но осуществлять подлинный контроль - это значит отпустить. Свободны мы, когда отпустили и не держим, потому что ничто возникающее тогда не в состоянии на нас повлиять - ни гнев, ни жадность, ни страх; и в нас нет ничего, на что они могли бы налипнуть.

Когда мы наблюдаем ум, не вынося суждений, мы ясно видим различие между думанием и следящей мыслью. Следящая мысль представляет собой отпускание, неудерживание содержания, когда мы осознаем процесс, видя пространство вокруг каждого объекта ума. Думание же - это погружение прямо в самую карму, которая порождает думу, объект, которая подкрепляет свою активность и в то же время усиливает свою способность вызывать отождествление и реакцию в будущем.

Христос сказал: "Не судите, да не судимы будете".
Лучшим средством растворения критического ума окажется простое его узнавание без ценностного суждения, едва он возникнет.

Несколько лет назад я заметил, что в общественных местах ум у меня частенько
начинает судить незнакомых людей, находящихся рядом в комнате. Я отмечал,
насколько я, по моему убеждению, был выше их. Ум, как будто погруженный в гипноз, непрерывно упражнял свою критикующую способность.

И вот я стал наблюдать его, не подавляя; я просто отмечал то, что он делает. Я
наблюдал, как он одним махом оскорбляет меня и сидящих рядом людей. По мере
того, как я работал с этим судящим качеством, я стал видеть, как осознавание и
растущее чувство космического юмора пробиваются сквозь это довольно липкое
состояние ума и чем дальше, тем больше ослабляют его власть. Я чувствовал, как
слабеет его голос, как он теряет свое могущество. Я наблюдаю, как ее привычная инерция истощается.

Бывают моменты, когда мы свободны от внутренней борьбы; бывают и другие, когда подспудное течение обусловливания настолько усиливается, что мы опять
втягиваемся в суждения. Когда голос осуждающего ума будет особенно громким, у
нас появится возможность снова открыть силу прощения самих себя. Открытость,
порожденная прощением самих себя, настолько велика, что она рассеивает
напряженность критического ума. Вместе с добротой к самим себе мы развиваем
сочувствие к тем трудностям, которые возникают во время постепенного
пробуждения. Мы испытываем глубокое уважение к процессу, который раскрываем, и медленно понимаем. Мы видим, что осуждать себя за то, каковы мы есть, - все равно, что осуждать небо за погоду или море за приливы и отливы. Приятие себя и обширное осознавание позволяют нам переживать нашу драгоценную жизнь такой, какова она есть, без осуждения, которое вызывает раскол. Если быть добрыми и пробужденными по отношению к самим себе и освободиться даже от чувства никчемности - это открывает нас для нашей целостности.

[Sopheeya1984]

8. Чувство никчемности

Личность, которую нам больше всего хочется любить, - это мы сами; но когда мы
пытаемся обратить на себя любовь, - может быть, при помощи какой-то медитации, в которой культивируем это качество, или же в ходе нашей повседневности - мы
обнаруживаем, что иногда не считаем себя заслуживающими любви. Мы видим, как возникающее сомнение в себе препятствует этой любви; это - некая помеха,
которая, как становится понятно, присутствует в известной мере почти постоянно.
Все это - чувство никчемности, которое мы носим за собой, как облако. Оно нас
слепит, и мы не видим своей красоты. Я вижу, как для некоторых, прекраснейших
созданий, которых я знаю, их чувство своей никчемности оказывается самым жгучим пламенем, с которым им приходится работать.

Откуда же берется это чувство никчемности? Дело, кажется, обстоит так: нам велят
не доверять своему естественному бытию, учат такому недоверию; мы им
обусловлены. Это результат того, что мы отворачиваемся от самих себя, что мы
научились не доверять самим себе. Вот простенький пример. В раннем детстве,
неуверенно шагая по полу, мы можем почувствовать, что хочется писать - и писаем
прямо на пол. Тут же к нам подходит мама или папа и говорит: "Нет, нет!
Нехорошо, так не делай!" А ведь мы ничего и не делали, мы только пустили
струйку; просто через нас что-то естественно проявилось. Но вот это событие
каким-то образом оказалось "нехорошим"! Оно заставляет нас все чаще сомневаться в своей естественности.

Ребенку говорят только, чтобы он не крал и не лгал; но никогда не говорят, как.
Наша естественность обвиняется. Наше недоверие к себе подкреплено чувством, что мы - единственные люди, которым случилось солгать или украсть, что в нас скрыты какие-то глубокие недостатки.

И вот большую часть времени внутри нас звучит этот критический, осуждающий
голос, комментирующий то, что мы делаем, и то, как мы это делаем, указывающий
нам, что мы не соответствуем среднему уровню, что мы недостойны любви. Мы как-то приходим к мысли, что любить самих себя - неподобающее дело, что мы недостойны любви к себе, а все потому, что мы утратили эту естественную любовь,
естественное самоуважение.

Достаточно упоминания, что именно это чувство никчемности поддерживает "я". Нам не приходится сражаться с "я", сокрушать его. Большая часть того, в чем мы видим мотивацию "я", приходит от чувства никчемности. Когда же чувство никчемности отпадает, опора для "я" значительно уменьшается. "Я" - это не какая-то сущность, выступившая на завоевание мира; большая часть мгновенных вожделений, которые мы называем "я", являет собой механизм восполнения, старающийся опровергнуть никчемность: это не столько старание показаться великим, сколько старание не показаться дураком. Мы полагаем, что, если будем кем-то особенным, это компенсирует нашу неадекватность, покажет, что у нас на самом деле все в порядке.

Когда же мы освобождаемся от этого чувства никчемности, когда мы прощаем себе
даже это, тогда не остается никого, кто пытается что-то доказать. Тогда вся
структура "я" начинает рассыпаться, тогда она раскрывается для большей любви и
примирения с собой. Когда появляется самоосуждение, мы осторожно стараемся
отпустить его. Вполне возможно, что следующей мыслью будет: "О, я не могу
сделать этого, это потворство себе. Я не должен позволять себе этого!" - что
опять-таки будет проявлением того убеждения, что нам нужно контролировать себя, что мы не в состоянии доверять себе. Наше чувство недоверия к своему
естественному бытию приобрело такую силу, поддерживается такой значительной
частью общества, что многие люди от всего сердца соглашаются с тем, что нам
нельзя доверять себе.

Существует столько недоверия к нашему естественному бытию, что многие люди
убеждены в том, что человек по природе зол. Это и есть то самое чувство
никчемности, о котором мы говорили в связи с осуждающим умом. Люди, имеющие такой взгляд на умственные препятствия, - на жадность и желания, на тот хлам, с которым мы все работаем, на гнев, эгоизм, - говорят: "Посмотрите на всю эту пакость! Можно ли доверять уму, наполненному этим?" Но когда мы высказываем предположение, что эти препятствия укрепляются таким отвращением и страхом, что можно освободиться от этого обусловленного ума и дать возможность возникнуть естественной мудрости, они отвечают: "Я не в состоянии отказаться от контроля, мне надо подкручивать гайки, или я действительно взорвусь!" На самом же деле наше чувство никчемности заставляет нас усиливать эти отрицательные качества. И поскольку все они поощряют дальнейшую отделенность, это обстоятельство заставляет нас чувствовать себя еще более нелюбимыми и недостойными любви, еще более затрудняет контакты с самими собой и с другими.

Мы можем отмечать свою никчемность точно так же, как и любое иное качество ума, свободно приходящее и уходящее в ответ на некоторые условия. Это всего лишь еще один момент ума, всего лишь еще одна часть преходящего зрелища. Мы можем доверять самим себе и силе осознавания, которая проникает до ясного постижения истины. Все наши попытки измениться, мысли о том, что мы должны что-то сделать по поводу того, кто мы такие и как себя ведем, приходят большей частью из чувства никчемности, из чувства личного недоверия. Даже сейчас многие из нас говорят: "Да, но..." Это в большей мере все то же самое.

Одна женщина, упомянула о том, что она назвала "переживанием космического сознания". "А не хвалитесь ли вы обладанием таким переживанием, которым не обладает никто из нас? Не создаете ли вы привязанности к высочайшим переживаниям?" Она ответила: "Нет, видите ли, из этого переживания не вышло ни знания, ни мудрости, ни даже мира. Если что-то в этом переживании было для меня действительно важным, так это чувство, что я была достойна его иметь".

Нет ничего необычного в том, что чувство никчемности становится более
отчетливым; нам кажется, что оно усугубляется по мере того, как сознавание
становится глубже и раскрывает все большее число наших глубоких наклонностей.
Тогда оно становится основой для нашей работы над собой, для дальнейшего
очищения.

Мы освобождаемся от своего чувства никчемности не потому, что кладем его под
топор, не потому, что стараемся контролировать или подавлять его; мы
освобождаемся от него, предоставляя ему достаточное место для того, чтобы оно
увидело, что оно делает.

Чувство никчемности не делает нас никчемными. Оно было приобретено за время
многих жизней, если не за миллиарды мгновений ума в этой жизни, когда нам
говорили, что мы поступаем неправильно или неадекватно, и когда мы сами так
думали. Каждый человек, по-видимому, до известной степени обладает им. Не знаю, каждая ли культура поощряет его в одинаковой степени; но в нашем обществе оно получило весьма заметное преобладание. Но мы достойны того, чтобы освобождаться от своей никчемности, и нам есть зачем. Если бы мы не делали ничего, кроме практики освобождения от никчемности, значительная часть того хлама, над расчисткой которого мы столь усердно работаем, не имела бы подпорки. У нас было бы больше места, куда расти.

Мы сознательно отдаемся чувству никчемности; когда оно возникает, мы не
развлекаем его кредитной карточкой "я". Работа, которая нас пробудит, - это
проявление острого осознавания никчемности без его осуждения. Мягко, терпеливо и с большой любовью мы признаем то, чем в действительности являемся. Как это
выразил один мой друг: "Всегда старайся видеть себя глазами Бога".

Нам не следует бояться увидеть что бы то ни было. Когда мы ясно видим гнев, или
страх, или неуверенность, или сомнение, каждое из этих явлений растворяется; оно
не требует выражения, его реактивная сила рассеивается. Внимательность пробьется сквозь него; внимательность ослаблит силу его возникновения также и в будущем, даже несмотря на то, что она может иметь такую энергию, что на некоторое время удержится. Когда мы переживаем чередование мгновений внимательности и гнева, мы начинаем подрывать власть гнева.

Внимательность представляет собой мощнейшее средство для очищения, которым мы располагаем, потому что она взращивает в уме отсутствие вожделения.

Внимательно вступить в данный момент - значит полностью принять самих себя.


Далее у нас имеются два наших старых товарища, лень и вялость, которые, как
сказал один учитель, лучше всего олицетворены в банановом слизняке. Леность и
вялость многообразны в своих проявлениях. Обыкновенно это - неповоротливость
ума, которую мы время от времени ощущаем. Иногда, когда мы наблюдаем ум, мы
отмечаем значительную долю сонливости и подавленности, которые становятся
настоящим препятствием для ясности, потому что без должной энергии очень трудно быть проницательным. Леность и вялость, подобно другим препятствиям, могут зайти настолько глубоко, что станут частью нашего характера, способом нашего отношения к миру. Иногда это обстоятельство становится для нас очевидным, когда мы сидим и отмечаем такое свое думанье: "О, сейчас это уже лишнее..." или: "Думаю, пора остановиться!..", "Ну, для меня достаточно!" Это лень; и когда она присутствует, она способна воспрепятствовать дальнейшей работе. Эта сонная ослепленность погружает ум в особое состояние слабоумия; часто мы определяем его как "свою усталость" - вместо того, чтобы видеть в нем просто "утомление", "вялость", и оставаться с ним без противодействия, которое могло бы возникнуть в виде реакции на него.

Предписанное средство для восстановления спокойствия в уме
заключается в подкреплении сосредоточенности посредством осторожного,
терпеливого и упорного возвращения его обратно к дыханию.

Для работы с этими препятствиями надобно запастись терпением. Они не уйдут в
одночасье. Баба Хари Дас говорит, что даже святой в возрасте девяносто одного
года не свободен от препятствий. Они приходят в любое время, когда им
вздумается. Большая часть нашей медитации имеет дело с препятствиями. Иметь с
ними дело - это просто видеть их с открытым осознаванием, без ценностного
суждения.

Пожалуй, самым мощным из всех этих препятствий является сомнение, ибо оно
способно прервать практику. Хотя доля сомнения может стать полезным мотивом для более глубокого исследования того, что мы, будучи обусловлены, считаем истинным, но сомнение иногда может набрать такую силу, что закроет ум. Мы сомневаемся в том, что избранный нами метод доведет нас до цели; сомневаемся в собственной способности понимания; даже в существовании свободы. Когда сомнение возобладало, мы прекращаем работу над собой, мы опять опускаемся на четвереньки, мы склонны чувствовать жалость к себе и недоверие к Вселенной.

[Sopheeya1984]

14. Западня лжепросветления

Просветление - это синоним способности просто присутствовать, находиться в настоящем моменте без какой-либо привязанности к другому месту; вся наша жизнь находится именно здесь, именно сейчас.
Даже блуждающий ум, если мы наблюдаем его, не желая видеть его иным, содержит ключ к великой мудрости, потому что являет собой в точности то, что мы такое, - и именно в это время. Нам нет нужды быть кем-то другим.
Дзэнский наставник Судзуки Роси говорил о "просветлении до просветления",
которое представляет собой такое состояние ума, когда налицо внимательность,
когда нет вожделения к тому, чтобы вещи были каким-то образом иначе, чем они
есть. Это просто виденье настоящего момента, терпеливое и прямое.

Одним из явлений, которые являются для нас преградой для достижения этого просветления, чем бы оно ни было, может стать наш голод по тому, чем мы воображаем просветление. Просветление может стать величайшей причиной страдания, потому что оно остается предметом нашего сильнейшего желания. Это наше величайшее "пребывание в другом месте", наш величайший вакуум. Просветление - это свобода; помысел о просветлении - это темница. Истина существует в данный момент. Если мы находимся где-то в другом месте, ищем что-то за пределами данного момента, мы находимся в тюрьме.

Далее появились - мир "непревзойденной мудрости", затем "меня совсем нет, нигде
нет", далее еще одно переживание и еще одно, и я все говорил: "Ну, брат, теперь
оно уже недалеко!" Возникали новые и новые переживания. Тогда я начал понимать, как представлял дело: появится еще несколько дюжин переживаний - и все будет сделано, все будет кончено, останется чистое сознание в течение двадцати четырех часов в сутки. Но, оказывается, существуют целые сотни так называемых "наивысших переживаний". И все они - всего лишь переживания.
Ценность глубинных переживаний - в очищении, в проникновении в то, что есть, в
то, что происходит в данный момент. А привязанность к какому-нибудь переживанию, как к достижению или завоеванной истине, отвлекает внимание от реальности следующего мгновенья.

Желание свободы, когда оно является мотивом для нашего естественного состояния, есть великая радость. Желание быть свободными от вещей,
каковы они есть, оказывается великим страданием.
Желание быть просветленным подобно "я", которое хочет
присутствовать на собственных похоронах

Мы можем убеждать себя не стремиться к высочайшему переживанию,
потому что знаем, что оно представляет собой всего лишь часть преходящего
зрелища; тем не менее иногда мы отмечаем, как обусловленный ум жаждет стать чем-то иным, нежели то, что он есть.

Когда мы переживаем это состояние хотя бы в течение тысячной доли секунды, оно останавливает весь мир и позволяет нам освободиться от какой-либо надобности быть где-то, кроме совершенства данного момента.


На этом уровне мы переживаем побуждение, которое почти можно было бы назвать "ностальгией по Богу", экстатической жаждой прийти домой, вернуться к источнику, быть завершенными. Это необусловленная бесконечность по ту сторону ума, чистое, недифференцированное бытие.

15. Вещество ума

Слово "ум" употребляется во многих различных случаях. Его основное значение -
механизм восприятия. Когда мы говорим об "уме", мы обычно имеем в виду думающий рассудочный ум, ум внутреннего диалога, ум как "я есмь", ум как это. Однако этот ум представляет собой только часть гораздо большего разума, далеко
превосходящего то, что мы называем интеллектом. Но все содержание реальности не воспринимается на думающем уровне ума. Всегда у нас есть еще тонкая подпитка из ума-мудрости, которую мы называем интуицией. Мы переживаем более глубокое познание. Если рассудочный ум не имеет ярлыка для более тонкой вести, он склонен не доверять ей; он отвергает то, на что не может наклеить ярлык.

Прозрения, возникающие в уме мудрости, часто переживаются в виде внезапных,
бессловесных пониманий того, какими являются вещи. Этот уровень ума не так
зависим от того вида "познания", который улавливает реальность в понятия и
слова. Он просто может переживать бытие. Иногда во время уединенной прогулки по лесу я пребывал только в своем ежемгновенном переживании бытия. Когда мои ноги касались земли, переживание касания было всей реальностью. Когда глаза
обращались к дереву, существовало только виденье - это была вся реальность.
Пенье птицы - просто слушанье. Аромат кедра - просто обоняние. Трудно описать
точность этого переживания, его кристальную чистоту. Подобные переживания очень трудно описывать словами, потому что они происходят на таких уровнях, где языка нет.

Когда люди начинают видеть относительность думающего ума, они говорят: "Убейте ум, ум - это мой враг". Но это говорит сам думающий ум. Не делайте "ум" врагом. Ум и есть медитация.


Когда мы видим, как приходят и уходят помыслы, как приходят и уходят чувства,
как приходят и уходят ощущения и воспоминания, когда мы наблюдаем их таким умом,
который не пытается овладеть чем-нибудь, не пробует наклеить на все ярлыки, - мы
открыты для понимания; и это по-настоящему все, что нам нужно делать. Ум
окажется сосредоточен весьма открытым способом. Ему не надо будет быть твердым
или жестким.

Она существует сама по себе; ее существование не зависит ни от каких условий.
Это чистая сущность, и ее прямое восприятие оставляет нас с пониманием, что
осознавание просто есть; что мы не есть какой-то объект из содержания ума; что
за пределами ума существует нечто иное, нежели то, что постижимо умом; что любая
мысль о "я", или о теле, или об уме, вообще любая мысль - это не то, что мы.
Именно это некоторые дзэнские традиции называют Единым Умом, общим всем
существам. Это неограниченная реальность; и вся она существует внутри каждого из
нас. Далеко за пределами относительных фактов пространства и времени существует
Пра-ум - ум до думания, ум до того, как Вселенная приобретает форму.

[Sopheeya1984]

16. Руководство-инструкция по медитации любящей доброты


(Медленно, впитывая, прочесть для себя - или другу вслух)

Усядьтесь удобно, так, чтобы смогли просидеть некоторое время; без напряжения
или скованности; просто расслабьтесь в своем теле.

Пусть дыхание приходит и уходит само.

Теперь размышляйте о том, как гнев ощутим для вас, как он переживается.
Размышляйте о том огне внутри тела и ума, который есть гнев. Размышляйте о
разделении, которое он вызывает, об отъединении, одинокости и боли.

Гнев приходит из боли и возвращается к боли.

Чаще всего гнев хочет повредить своему объекту, человеку или предмету, на
который он направлен.

Почувствуйте его в теле, в уме; почувствуйте этот вихрь, это страдание. Сердце
замкнуто, закрыто от мира броней, отъединено.

Размышляйте о болезненности, о разделении, которое есть гнев, зависть, ревность.

Теперь размышляйте о его противоположности, о качествах тепла и терпенья,
которые раскрывают для нас пространство, где мы можем существовать, можем
расцветать. О том, как гнев отпадает, как развязываются узлы, как они
растворяются в этой открытости тепла и терпенья.

С каждым дыханием вдыхайте тепло, выдыхайте терпенье. Вдыхается тепло; с выдохом
медленно выходит терпенье. Тепло и терпенье. Тепло питает вас, кормит вас,
взращивает вас. Терпенье дает всему этому место, открывает простор.
Почувствуйте, как огонь гасится этой открытостью сердца. Исчезла всякая броня.
Тепло и просторно.

Теперь пусть эта теплота и это терпение положат начало прощенью. Размышляйте
сперва о тех, кто мог причинить вам боль в прошлом случайно или преднамеренно.
Пошлите им прощенье. Сделайте это легко. Не напрягаясь или отталкивая. Пусть эти
старые завесы ожесточения отпадут.

Нарисуйте в уме образ человека, когда-то причинившего вам боль, скажите себе
молча: "Я прощаю каждого, кто в прошлом намеренно или ненамеренно, мыслью, речью
или делом причинил мне боль". Простите их как можно полнее.

Если где-то все еще остается ожесточение, примите также и его; пусть оно
рассеется по мере того, как растет прощенье. Разрешите себе прощать.
Освободитесь от гордости, которая держится за ожесточение: "Я-де вас прощаю".
Просто освободитесь от всего.

Сила прощенья так велика. У нее есть место, чтобы простить.

Теперь - о тех, кому вы могли причинить боль. Попросите у них прощенья. Не с
чувством вины, а с пониманием того факта, что мы спотыкаемся, что мы все бываем
незрячи. Освободитесь и от самоосуждения.

И молча скажите про себя в точности так, как вы это чувствуете: "У всех, кому я
намеренно или ненамеренно причинил боль своими мыслями, речью или действием, - у
всех у них я прошу прощенья".

Пусть отпадет всякая жестокость, которая стесняет сердце.

Разрешите себе принять прощенье. Стеснение в груди, в теле, в уме - это всего
лишь противодействие. Пусть оно уйдет. Освободитесь от своей обиды за себя.
Простите себя. Скажите себе: "Я прощаю тебя".

Оставьте себе место в своем сердце. "Прощаю себя за всю причиненную боль, даже
за те вещи, которых не хотел сделать".

Пользуясь своим собственным именем, скажите себе: "Я прощаю тебя".

Осторожно откройте сердце для себя. Осторожно; дайте время этому процессу.
Самоотдача. Внесите прощение самому себе в свое сердце.

Создайте для себя место. Окутайте себя прощением и освобожденностью.

Теперь с этим чувством открытости направьте к себе эту любящую доброту;
повторяйте в глубине сердца, как вам будет удобно, пользуясь такими словами,
какие найдете подходящими: "Да буду я счастлив; да буду я свободен от страдания;
да буду я свободен от напряжения, страха, тревоги; да исцелюсь я; да пребуду я в
мире!"

"Да освобожусь я от страдания, да освобожусь от напряжения, от гнева, от
разделенности. Да освобожусь я от страха, скрытости и сомнения. Да буду я
счастлив". Полюбите себя.

"Да буду я счастлив. Да освобожусь я от всего, что причиняет мне страдания!"
Пожелайте себе добра.

Скажите себе от всей души: "Люблю тебя". Пользуйтесь своим именем, если вам это
нужно. Скажите: "..., я люблю тебя".

"Да буду я свободен от страдания; да найду я свою радость; да буду я наполнен
любовью; да вернусь я к свету; да пребуду я в мире!"

Затем направьте эту любовь на кого-то, чей образ существует у вас в уме, к кому
вы чувствуете большую любовь - к учителю, другу, к кому-то, кто вам очень
нравится, - нарисуйте этот образ в уме и размышляйте: "Да будете вы счастливы,
да будете вы свободны от страдания!"

"Дорогой друг, да будете вы целостны, да придете к своей завершенности. Да
будете вы свободны от гнева, от ревности, от напряжения, от страха! Да будете вы
счастливы, да будете свободны от страдания!"

"Да вступите вы в свою радость, в свою полноту! Да будете вы свободны от всех
страданий!" Сосредоточенно направляйте этому любимому вами человеку
благожелательность.

Нарисуйте в уме образ другого человека, к которому вы чувствуете любовь, кому
желаете добра. Нарисуйте их ясно, так отчетливо и легко, как только можно, и
направляйте на них свои чувства благожелательности, используя некоторые
повторения: "Как хочу быть счастливым я, так да будете счастливы и вы. Да будете
вы счастливы и свободны от страдания. Да отпадут от вас напряженность и
сердечная боль. Да возрастет ваша радость. Да будете вы свободны от страдания".

Пусть ваша любовь распространится на каждого человека в доме, где вы живете, где
сидите в медитации. Наполните комнату своей любовью, наполните ее сердечной
заботой. Пусть вся комната, все эти люди пребудут в вашем сердце. "Да будем все
мы счастливы!" Не забывайте себя; вы - тоже еще одно прекрасное существо.

Пусть ваша любящая доброта излучается на каждого человека. "Да будем все мы
свободны от страдания, да будем все мы счастливы. Да вступим - мы все и каждый
из нас - да вступим мы в свет. Да освободимся мы от преград; да освободимся мы
от своего страдания, да почувствуем свое совершенное бытие. Да будем мы все
свободны от страдания, да будем мы все счастливы, да будем свободны!"

Пусть это чувство распространяется наружу, пусть оно охватит всю окрестность.

Пусть оно охватит весь город, где вы живете; оно широко, пространно, участливо.

Пусть оно продолжает распространяться. На всю страну, на весь континент.

Откройте всему этому свое сердце. "Да будут все существа счастливы. Да будут все
существа обладать чистым умом. Да будут их сердца открыты. Да будут они свободны
от страдания". Медленно окутайте своей любящей добротой целую планету. Медленно
и осторожно дайте своей любви распространиться повсюду, на все существа.

"Да будут все живые существа, все чувствующие существа, - да будут они свободны
от страдания. Да полюбят они себя, да придут они к своему счастью. Да раскроют
они радость своего истинного "я". Все существа, повсюду.

"Да воссядут все существа в свете. Свободными. За пределами страдания. Да
исцелятся все существа в участии друг к другу. Да будут все наши раны, все наши
страдания - да будут они исцелены силой нашей любви к себе и друг к другу. Да
полюбим мы друг друга".

Просто позвольте себе сидеть в свете этой любви, этой заботы о себе и друг о
друге. Не пытайтесь что-то делать. Просто пребудьте - в любви, в свете.

"Да разделят все существа эту открытость. Да почувствует каждый эту
безграничность, эту открытость сердца".

"Я делюсь заслугой этой медитации со всеми живыми существами повсюду. Да узнают
все существа тепло и участие в своей жизни. Да узнают все существа прощенье
самим себе. Да научимся мы просто быть в одном мгновенье за раз. Без всяких
ожиданий. Просто открытое сердце. Делимся этим, насколько можем".

"Да будут счастливы все существа. Да будут все существа свободны от страдания.
Да будут все существа счастливы. Да будем все мы свободны. Да возвратимся все мы
к своей завершенности!"

В нашем случае любящая доброта культивируется благодаря признанию огненных
свойств гнева и благодаря переживанию открытости, покоя, а также противоположных
гневу качеств - теплоты и терпенья. Благодаря признанию областей обиды и вины,
благодаря освобождению от своей оторванности от других и от собственного
глубинного "я", мы посылаем сперва себе, а затем и другим чувства
благожелательности, пользуясь такими словами, как: "Да буду я счастлив, да буду
я свободен от страдания". Когда мы
впервые пытаемся обратить любовь на себя, мысль о том, что мы ее не заслуживаем,
нередко весьма заметна. Рассудочный ум-"я" может выдвинуть разнообразные доводы
и постараться разубедить нас в необходимости заниматься такой медитацией. Эти
доводы
обращают наше внимание на многое из того, что делает нас незрячими по отношению
к совершенству жизни, к ее блеску. Именно этот хлам делает нас невосприимчивыми
к собственной красоте и старается убедить нас в том, что мы действительно
недостойны, неспособны пережить просветление, что мы - расколотые существа,
которым суждено вечно оставаться на своем пути. В уме существует особый уровень,
на котором такие мысли поощрялись и культивировались. Теперь мы культивируем
нечто иное для их замены, и это - гораздо более мощная форма сознания, нежели
отрицательные формы. Она заменит их мягкой настойчивостью и доверием.
Самокритичность и самоотрицание, столь обескураживающие вначале, подобны
отвердевшему верхнему слою целины, который трудно пропахать; но когда он
достаточно увлажнен, вспахан и смешан с небольшой добавкой удобрения, он
становится почвой, которая дает высокий урожай. Мы учимся давать себе тепло,
проявлять к себе терпенье и таким образом стать способными культивировать тепло
и терпенье. Природа этих положительных свойств такова, что они естественно
заменят собой менее здоровые энергии.

Один из способов постараться культивировать любящую доброту - это думать о наших
собственных хороших качествах. Я работал с людьми, которые говорили: "У меня нет
хороших качеств, во мне нет ничего, что было бы прекрасным".

А я говорил им: "Несомненно, должна существовать какая-то помеха, из-за которой
вы чувствуете себя столь нелюбимыми и недостойными любви".

- Да, это чувство действительно ужасно - не быть способным никого полюбить, даже
самого себя, хоть немножко...

- Должно быть, многие люди чувствуют то же самое.

- Чувствовать нечто подобное ужасно. Они так одиноки, так отрезаны от всех.

И тут проявляется исходящее от них невероятное сострадание к условиям
человеческой жизни. Они говорят о себе с такой любовью, потому что открыли
возможность позаботиться о нелюбимом, что было прежде для них недостижимо. И вот
теперь они признали, что кто-то находится в нужде; вышло так, что этот "кто-то"
- они сами; теперь они могут направлять благожелательность своих мыслей на то
место внутри себя, которое так хочет быть целостным. Именно так следует
практиковать медитацию. Мы посылаем любовь этому существу, которое так лишено
любви, а затем излучаем изнутри эту энергию всем существам повсюду.

. Так что я и был тем субъектом, который нуждался в любящей
доброте. И я узнал, что мне необходимо сначала породить любовь к самому себе, а
уж потом я мог бы открыться для другого. Посылать же любящую доброту другому
человеку, на которого я сердился, было ловушкой "я", которое просто увеличивало
разделение между нами. Я не оказывал им никакой помощи; и у моего действия был
тонкий привкус превосходства и господствования. Но когда я смог расчистить в
своем сердце место для самого себя, я сумел также принять свои гнев и
разочарование, не ощущая с их стороны угрозы; я мог предоставить им
пространство, чтобы они исчезли. Это также давало и другому возможность открыть
пространство для освобождения себя от гнева. Чтобы послать любящую доброту
другому человеку, мы сначала должны находиться внутри своего сердца.

По мере того, как продолжается практика культивирования открытости сердца, мы
начинаем ощущать поразительную силу этой любви. И мы видим, что со всеми нашими
воображаемыми никчемностью и страхами, со всеми нашими сомнениями и желаниями,
трудно все время быть любящими. Но еще труднее ими не быть.

[Sopheeya1984]

18. Отпускание ада

Иногда мы сидим и медитируем безмятежно, в ясности и спокойствии. В другое же
время нам очень долго кажется, что спокойствия никогда не будет, в уме словно
много движения и много самоотождествления, мы как бы затеряны в пламени ума и
склонны к тому, чтобы принимать это обстоятельство достаточно серьезно. Мы
называем такие обстоятельства хорошей или плохой медитацией и, пожалуй, в то же
время не признаем достоинств за "плохой", не признаем того очищения, которое
продолжается, когда оказывается раскрыто блуждание ума, его возбуждение или
беспокойство. Когда мы видим ум таким, каков он есть, это дает нам большую
власть над его состоянием в данный момент. Поэтому когда я слышу, что не
каждое занятие бывает "сверхотличным", я чувствую только облегчение, потому что
у медитирующего имеется возможность сидеть с неприятным хламом, имеется случай
пронаблюдать ум, когда тому хочется находиться где-то в другом месте. Потому что
это и есть тот ум, что создает карму. Именно этот ум, эта жажда ведут нас из
тела в тело, от воплощения к воплощению. Это желание быть в другом месте,
желание, чтобы вещи были иными.

Когда ум приятен и доставляет нам удовольствие, мы не видим этого страстного
желания с отчетливостью. Мы можем даже и не заметить свою жажду просветления с
такой ясностью, не обратить внимания на жажду высших состояний, на свои оковы,
свое рабствование понятию свободы, страданию, внутренне присущим желанию, чтобы
вещи стали какими-то иными, а не теми, каковы они есть.Когда вы
принимаете ад, это более не ад. Ад - это сопротивление. Страдание есть
сопротивление тому, что есть, его неприятие.

Мы чувствуем многие формы этого ада, когда наблюдаем ум и тело. И именно здесь
мы встречаем демонов своего нетерпенья, своей жадности, своего неведенья;
демонов привязанности к представлению о том, что де есть некто, подлежащий
просветлению; демонов нашей привязанности даже к знанию и ясности, которые после
хорошего занятия медитацией затрудняют способность выносить сутолоку, шум и
тяготы этой изменчивой жизни. Демоны - это не шум; демоны - это наше отвращение
к шуму. Демоны - это не нетерпенье; демоны - это наша привязанность, наше
отвращение, наше нетерпенье по отношению к своему нетерпенью.

Когда вы способны принять неудобство, такая способность позволяет вам установить
равновесие ума. Подобная сдача, подобное освобождение от желания быть иным,
нежели то, что мы есть в этот самый момент, - и есть то, что освобождает нас от
ада. Когда мы видим в уме сопротивление, неподвижность, скуку, беспокойство...
это и есть медитация. Часто мы думаем: "Я не в состоянии медитировать, я
беспокоен... я не могу медитировать, я утомлен... я не могу медитировать, у меня
на носу муха..." Это и есть медитация. Медитация не в том, чтобы исчезнуть в
свете. Медитация - это видеть все то, что мы такое.

Если мы видим это беспокойство - "я
беспокоен", тогда оно становится проблемой; мы на него смотрим, как на проблему;
сделали его своей проблемой. Беспокойство есть всего лишь еще одна сторона нашей
природы; то, что мы говорим: это - "наше" беспокойство.

Один дзэнский наставник говорит: "Если вы думаете так, то так; если вы думаете
не так, то не так". Если мы думаем, что демоны реальны и это наш хлам, тогда
демоны реальны и это наш хлам. Если мы думаем, что эти демоны - всего лишь
клочья дыма, тогда мы способны избавиться от них без усилий, одним дуновением.


Когда мы видим, что поток - это то, что есть, когда мы становимся этим
потоком, - не становимся "кем-то", кто наблюдает, но просто будем, будем без
имени, будем находиться здесь без всякой личности, - тогда нет ни демона, ни
Будды, а просто существуют вещи, каковы они есть, каждая из них совершенна по-
своему. Мы обнаруживаем, что пока существует какая-то часть нас самих, которую
мы не принимаем, мы не освободимся от ада и не пробьемся сквозь все явления,
гипнотизирующие нас удовольствием и страданием - сквозь все эти мысли о себе,
сквозь все отождествление с телом, с восприятиями, с состояниями сознания. Эти
аспекты нельзя увидеть отчетливо до тех пор, пока мы не примем все таким, каково
оно есть, с большой долей самоприятия и сострадания. Как часто мы находились в
аду своего представления: "Я рад, что никто не знает, о чем я думаю!" И все же
как раз в этот момент возникает возможность прозрения в то, как мы проявляем
себя в мире, в то, что удерживает внутренний мир отдельным от внешнего, что
создает небеса и ад. Когда вы можете просто увидеть помысел, освободиться от
помысла и осторожно вернуться к дыханию, к данному моменту, сделать это мягко и
без осуждения, - тогда, в это самое время, в это мгновенье, внутренний и внешний
мир сливаются воедино.

Когда мы вступаем в этот поток, когда начинают распадаться мифы о себе, когда
они начинают становиться менее ощутимыми, может зародиться страх. Мы воображаем,
что вот-вот исчезнем в пустоте, и поражаемся: "Что же тогда действительно
происходит? Что реально? Я хотел потерять "я", потерять свою отделенность, хотел
открыть свое сердце; а сейчас я боюсь, что здесь нет никого, кто контролирует
происходящее. Что мне теперь делать? Все вышло из-под контроля". Но дело здесь
не столько в том, что из-под контроля выходит и проявляет непредсказуемость
поток, сколько в том, что он недоступен для некоторого воображаемого "я" и
вместо этого оказывается совершенным развертыванием запутанных законов причины и
следствия, законов кармы.

Пытаясь контролировать неконтролируемое, мы создаем ад. И когда он начинает
отпадать, проявляется робость "я". Это "я" говорит: "Э, нет, я существую". Но
то, что мы были и как существовали - по нашему мнению - не существует в таком
виде, и это нас пугает. Это новое переживание - тоже просто "бытность". Мы
видим, как появляются эмоции, как они проплывают в пустоте; и мы вспоминаем, что
эта пустота - как раз то, что мы есть. Мы переживаем прохождение помысла через
эту пустоту и хотим узнать, что происходит; но этот интерес отмечается, как
всего лишь еще один пузырь, проплывающий в открытом просторе, который мы так
долго принимали за твердое, драгоценное "я". И мы устремляемся за чем-то
прочным, мы опять хватаемся за сомнение или страх; мы создаем демона, чтобы он
убеждал нас в нашей реальности. Личность, "я", говорит: "Я не могу оставить все,
я должен быть реальным; мне нельзя быть обманутым". Сомнение отталкивает поток,
отталкивает мудрость и непривязанность, рассеивающие ад.

Мы воображаем, что выход вещей из-под контроля - это ад; но когда пережиты
открытость и легкость естественного течения, когда все мысли и чувства окажутся
в равной степени поглощены в процессе, мы будем освобождены от отождествления,
которое создает "кого-то", чтобы страдать. Ад становится только еще одной
мимолетной идеей, обладающей не большей реальностью или субстанциальностью, чем
та, которую мы ей приписывали.

[Sopheeya1984]

19. Удовольствие, боль и счастье

Когда мы вглядываемся в боль, первая очевидность - это сопротивление ей. Мы
отмечаем физическое ощущение, называемое болью, и психическую реакцию, которая
есть отвращение к неудобству, выпихивание. Это желание находиться в ином
состоянии, не в том, в каком мы находимся; оно само по себе, пожалуй, является
наиболее точным определением, которое мы можем дать душевному страданию: наше
желание быть где-то в другом месте. Желание, чтобы вещи существовали по-иному,
представляет собой самую сущность страдания.
Точно так же мы не переживаем
своего утомления, своей скуки, своего страха; вместо них мы переживаем свое
сопротивление им. Мы
часто переживаем состояния ума, которые отвлекают нас от сдачи, которые резко
погружают нас опять в сон, вызывая автоматическую реакцию отвращения. Иметь дело
с болью внутри тела - прекрасный способ начать распутывать эту привычную
реактивность на неприятные состояния.

Когда мы освобождаемся от этого сопротивления - от всех появляющихся мыслей, от
всех побуждений спастись, - тогда мы можем просто наблюдать их, позволяя им
возникать в обширном и ненапряженном уме. Если сохранять ум мягким, чтобы он мог
"баюкать" эти помыслы сопротивления, то это также позволяет расслабить всю
область вокруг боли. Телесная боль создает такое состояние ума, что оно напрягается,
отвергает неудобство; а затем напряженное отвращение усиливает напряжение внутри
тела. Мы получаем эффект рикошета, движение взад и вперед между телом и умом:
возникает душевное напряжение, которое становится причиной напряжения
физического, а то в свою очередь усиливает боль и напряженность ума. Напряжение
держится за боль, и это усиливает боль и одновременно сопротивление этой боли.
Существует боль сама по себе - и боль, окружающая эту боль.

Но когда мы создаем расслабление вокруг этого болевого ощущения, мы
расслабляемся и вокруг ассоциированных с нею мыслей. Мы позволяем боли
присутствовать; мы признаем ее и делаем нечто почти полностью противоположное
тому, что делали в нормальных условиях. Вместо того, чтобы избегать боли, мы
проникаем в ее глубину. Мы входим в то самое пространство, где находится боль,
входим в него с сосредоточенным, исследовательским умом. И когда мы проникаем в
самую глубину боли, освобождаясь от сопротивления, мы видим, что боль - это не
единый монотонный лазерный луч чувства; вместо этого мы видим аморфную массу
движущихся ощущений. Она не остается просто на одном уровне, в одном центральном
узле, а движется вокруг этого пространства и в действительности не стоит на
одном-единственном месте. Она составлена из сложных ощущений.

Когда сосредоточенное осознавание входит в эту область и дает ей возможность
быть такой, какова она есть, мы начинаем видеть эти сложные ощущения в форме
отдельных событий. Мы наблюдаем, как они движутся, мгновенье за мгновеньем,
сначала одно здесь, затем одно там. Когда сопротивление оставляет ум, вместе с
ним уходит и понятие "боли", и мы можем переживать ее просто как чистое
ощущение. Часто мы способны проникнуть в такое место, где наличествует только
возникновение и исчезновение сложных ощущений, может быть, переживаемых в виде
всего лишь покалывания, и их наблюдение иногда оказывается в самом деле
приятным.

Конечно, не все виды боли дадут нам возможность такого значительного простора.
Некоторые боли будут столь сильными, что станут долго удерживать ум в плену.
Когда это происходит, мы наблюдаем, как внимание еще раз исчезает в
отождествлении с болью, наблюдаем отвращение в форме обусловленной реакции.

наша реакция на боль представляется символом реакции на
большинство вещей, вызывающих боль в нашей жизни. Мы хотим спастись от них,
отвлечься, не иметь дела с неприятным, - и этим мы укрепляем власть боли над
умом, ее способность опять отвлечь нас в другой раз.

Когда неприятные состояния не могут отвлечь нас, мы находимся на дороге к
свободе. И, может быть, это происходит потому, что большинство из нас стало
ошибочно принимать удовольствие за счастье. Обычно мы ищем удовольствия и
избегаем боли. Но если мы понаблюдаем за собой более пристально, мы заметим, что
удовольствие не делает нас счастливыми. Удовольствие есть удовольствие, то есть
временное удовлетворение желания. Счастье представляет собой более глубокое
удовлетворение, чувство целостности, отсутствие нуждаемости.

Большая часть нашего переживания удовольствия
являет собой преодоление неудобства желания. Когда желание прекратилось, когда
его предмет у нас в руках, тогда возникает боль, вызываемая желанием удержать
его, желанием, чтобы ничто его не повредило, не разрушило.
Мы ищем счастья в раскрытии ума, в
раскрытии самого желания. Временами практика медитации может быть даже
неприятной; но медитация питает наше счастье, раскрывая нашу существенную
природу, позволяя нам пребывать в этой завершенности. Именно этот простор при
отсутствии желания и будет счастьем.

Однако важно признать, что даже в том, что мы называем духовными путями,
существуют те же самые элементы, которые отвлекают нас в нашей мирской жизни;
это - наши склонности и влечения к приятным переживаниям и наше отталкивание от
неприятных переживаний, отвращение по отношению к ним. Наблюдать мирные
состояния ума гораздо приятнее, чем свою алчность или эгоизм. Собственно, одна
из причин, почему сосредоточенность бывает столь приятной, заключается в том,
что страсть к препятствующим элементам подавлена спокойствием. Покой нередко
бывает слишком соблазнителен для беспокойного ума. Мощь, сила ума, которую
создает сосредоточенность, не оставляет возможности для большой активности
препятствующих факторов.

Привязанность к подобному спокойствию может вылиться в проблему. Столь редко
находящийся в состоянии спокойствия ум стремится к получению глубокого
удовольствия от этой тишины. Покой нередко оказывается чересчур соблазнительным
для беспокойного ума, и тому не хочется продолжать свою работу. Ведь так чудесно
просто "выключить свет" и выходить из тела, выходить из всех его болей и просто
повисать в блаженстве или в тишине. Но привязанность к этим состояниям
представляет собой тонкую форму недовольства. Если в уме ничто не движется, не
возникает и возможности для понимания того, что нас связывает.


Так мы учимся не держаться даже за свою боль. Странным образом нам часто легче
отказаться от удовольствия, чем от боли. Легче отказаться от половой жизни, от
молочного пломбира или от ласковых шлепков по спине и тому подобного, чем
освободиться от своей боли, от страха и неуверенности. Мы отождествляемся с
ними, мы по-настоящему держимся за эти виды обусловленности.

Когда мы освобождаемся от сопротивления, мы проникаем до непосредственного
переживания отвлекающего нас явления, и его отвлекающее качество, его
неудобство, растворяется в отчетливом виденье этого переживания.

Когда мы выходим за пределы привязанности и удовольствия или боли, дозволяя
осознаванию встречать издавно обусловленные реакции вместо того, чтобы поневоле
их отвергать, мы переживаем более глубокое счастье. Происходит раскрытие сердца
и ума, чувство осуществления в этот самый момент.

Прочувствуйте резервуар энергии в этой комнате.

Откройтесь для своего переживания этого резервуара, как бы это ни происходило.
Войдите в обширное пространство энергии внутри тела. Войдите в него свободно.
Войдите в жизненную энергию. Пусть ваше тело вступит в самый поток жизни.

Если ощущение жизни изменяется, изменяйтесь вместе с ним. Никакого
противодействия, никакой отдельности. Чистое ощущение, чистая форма. Никакого
тела, никакого ума. Пусть все это свободно войдет в обширное пространство
жизненной силы.

Не держитесь ни за что. Нет слуха, нет вкуса, нет обоняния.

Пусть все, что держит вас в отдельности - мысль, чувства, ожидание, желания,
осуждение, страх, гнев, сомнение, - пусть все уйдет обратно. Ничего не
полагайте, ничего не утверждайте, ни за что не держитесь; не бойтесь. Войдите
свободно, войдите в самый поток, текущий внутри нас всех.

Не держитесь ни за одну мысль. Все принадлежит энергии жизни, энергии
осознавания в форме. Пусть все вернется. Не держитесь за эти слова. Пусть все
они вернутся в поток жизненной силы. В общий поток; просто в жизнь. Пусть все
придет; пусть все уйдет. Нигде не задерживайтесь.

Все тоньше и тоньше; пусть все просто будет. Войдите в это. Исчезните в этом. Не
держитесь. Просто войдите. Отдайте вашу отделенность. Погрузитесь в целостность.

Освободитесь от ума, освободитесь от тела. Дыхание просто приходит и уходит,
распространяется в никуда, возвращается в никуда; просто ежемгновенное бытие.

Ум приходит и уходит. Пузырьки проходят сквозь пространство. Ничто не
задерживается; ничто не останавливается даже на тысячную долю секунды. Пусть все
уйдет. Погрузитесь обратно в единую силу, в единый ум, в единое тело, в энергию
самого осознавания.

Переживайте все по мере того, как оно возникает и исчезает, простое и легкое,
приходящее ниоткуда и уходящее в никуда. Просто поток в обширном пространстве.
Совершенно полное; вполне простое. Обширное и неизмеримое, просто бытие.

Отделенности нет нигде, кроме ума.

Мы существуем везде сразу, совершенно такие, как есть, законченные.

Тело держит ум так же, как ум содержит тело. Глубокие чувства утраты и боли
запечатлены в тканях тела так же, как и в уме. Как в глубоком спокойствии ум
может освободить тело от своей хватки, так в глубокой успокоенности и сдаче тело
способно раскрыть глубочайшие тайны ума.