Право на смерть

[светлячек]

Нет, Виктор по-моему широкой души человек, очень уж сострадает...

Просто пример. Я работала в магазине женской одежды и часто наблюдала шизофреническое поведение у покупателей. У пожилых людей в частности... они приходили и несли мне ТАКОЕ... не часто конечно, как известно, больных у нас достаточно. Только вот вопрос в голове встал - это вообще кто? и что им надо от меня? Люди ведь так себя не ведут.

[clouds]

Не знаю как в магазине, а на рынке точно шизу схватишь, когда шмотку впаривуют, что висит парашютом. Я думаю, не обязательно психи к вам в магазине приходили, достало людей все, а тут еще и за собственные деньги расслабления не получают.

[светлячек]

Не знаю, я считаю, что у нормальных людей других забот хватает, кроме как тирраду словестную гнать продавуцу. Если бы что-то купили, а то такие как правило поболтать и приходили.

[clouds]

Все верно, если бы только продавец был у них в заботах. А так он объект для тирад, чтобы хоть где-то можно было облегчить душу.
Если бы купить пришли, то и купили бы, они приходили чтобы убедится, можно ли обходится без некоторых вещей, а Вы уж крайняя , чтобы примерять свои догадки.

[светлячек]

Отличненько. К вам пришли вас потерроризировать, а так все отличненько. Извините, но это больная логика. Так не должно быть.

[Viktor]

Психиатрические истории...

Серая многоэтажка, Северное Бутово. В типовой двухкомнатной квартире, пропахшей рыбным супом, живет бывший слесарь-котельщик местной ТЭЦ Михаил Колесов. Щуплый, с детским лицом, 60-летний Михаил одет в тренировочные брюки и штопаную водолазку; обстановка в его квартире аскетичная: ни телевизора, ни компьютера, из мебели — простой кухонный гарнитур, три кровати, стол, шкаф. Обои в коридоре выцвели, по коридору ходит безымянная черно-белая кошка.

Когда-то в этой же квартире жили его жена Надежда и дочери Аня и Маша. Свою прошлую жизнь Колесов вспоминает со смешанными чувствами: «Жена была слишком заумная, работала в бюро патентной литературы, меня ни во что не ставила, возвышалась надо мной, хотя при знакомстве первом совсем не высокомерная была».

Проблемы с их общими дочерьми, Аней и Машей, начались после школы: «Дочери кое-как учились, кое-как окончили ПТУ. Потом устроились на работу: Аня садовником в теплице на ВДНХ, Маша поваром в кафе, — вспоминает Колесов. — Как-то Маша отошла, извините меня, по нужде, а ей говорят: "А что ж ты посуду не помыла, нам надо было стаканчики вымыть". Раз, и уволили. Потом и Аня с работы ушла, не понравилось ей. Стали они дома без всякого дела жить, нахлебницами. Службу вообще не искали, только музыку целыми днями слушали да с мальчиками гуляли. Жена моя решила, что надо им устроить пенсию по инвалидности».

На учет в психоневрологический диспансер девочек поставили достаточно легко и даже выписали препараты — какие именно, Колесов не знает. Присвоили вторую (рабочую) группу инвалидности, пенсию положили стандартную — шесть тысяч рублей в месяц. По описанию Колесова, семья жила более-менее нормально, вот только Надежда, знавшая несколько иностранных языков, жалела, что не нашлось для нее лучшего мужа, чем миловидный слесарь-котельщик. А Михаил сильно выпивал и несколько раз вшивал под кожу «торпеду».

В последний раз он ушел в запой в 2008 году, когда его жена умерла от рака поджелудочной железы, и пил два месяца подряд — говорит, поминал. Потом «жестко завязал», и вот по какой причине: после смерти Надежды, тайком от Колесова, Аню и Машу устроила в интернат его старшая сестра, Ирина. Пришла домой, когда брата не было, взяла из шкафа документы племянниц, небольшое количество носильных вещей, и на маршрутке отвезла девушек в интернат №5, что в поселке Филимонки. Колесов пришел в ярость. Даже бросил пить, чтобы доказать всем, что может самостоятельно воспитывать своих дочерей.

Сестра Колесова Ирина живет в Северном Бутово, ее квартира расположена рядом с квартирой брата, она заходит к нему несколько раз на дню. Дородная, в халате с цветочным орнаментом, Ирина говорит на повышенных тонах: «Девки у него грязные ходили, голодные, обляпанные, в цыпках до локтей. Жрать им нечего было, ко мне за едой бегали. Кто ими заниматься должен был? Я? Почему это? И что с того, что я их родственница? Хотите, сами себе их берите, а у меня своих забот полно. В интернате их и поят, и кормят!» «*****, да я бухать сто лет назад бросил, я их сам воспитывать хочу, а тебе моя жилплощадь нужна, ты и меня выселить рада!» — возражает Михаил. В ответ Ирина кричит: «Ты че, ты че, ты в своем уме-то?! Как только девки сюда вернутся, я их обратно в интернат сдам!»

В единственном шкафу Колесова стоят фотографии дочерей, сделанные пять лет назад, незадолго до отправки в интернат: у 25-летней Ани длинные темные волосы и тонкие черты лица, 23-летняя Маша — полная, с короткой стрижкой. В руках у Маши плюшевый медведь. «Теперь смотрите, какие они сейчас», — Ирина тычет мне в лицо мобильный телефон. На экране — две женщины, лет 50 с виду. Беззубые, острижены неровно, с проплешинами. На обеих жуткие ситцевые халаты.

«Что же они такие… Как в концлагере», — не выдерживаю я. «Это не концлагерь, это интернат. Им там очень хорошо», — чеканит Ирина.

http://lenta.ru/articles/2013/10/29/psycho/

[Viktor]

28-летний Дмитрий Кувшинов никогда в жизни не видел своих родителей и даже не знает, как их зовут. С виду он производит впечатление обычного молодого человека, каких сотни в метро и на улицах. Он помнит себя с пяти лет — в этом возрасте он находился в коррекционном детском доме №7, рядом с метро «Новые Черемушки». Видимо, уже тогда у него была «инвалидность по умственному заболеванию», вот только по какому именно, Дима не знает и никто ему не говорил.

О том периоде он рассказывает связно и слегка старомодно: «Из детства мне запомнилось многое: и плохое, и хорошее. Вот вздумаешь побаловаться, так тебя нянечки отругают очень здорово: и скакалками побьют со всей силы, и голышом на крапиву кладут. Топили несколько раз: помню, мне лет девять, так они вот что удумали — набрали полную ванную холодной воды до верха. Руки, естественно, заломали, ноги держали, и — головой вниз, таким макаром наказывали. А если до ванны лень тащить, санитарки наливали большой керамический таз, туда хлорку сыпали, и опять же — головой до дна. Сами сидят, чай пьют».

Когда Кувшинову исполнилось 17 лет, из детского дома его перевели в ПНИ в Филимонках: Дима живет в комнате с двумя соседями, у них есть один телевизор и шкаф, а в тазу на полу — улитки и черепаха. Правда, Диме приходится убирать весь этаж, но это ерунда. Главное, радуется Дима, в последние два года жить стало попроще: «Аминазин людям реже дают, а от него ведь целые сутки спать хочется, так и не заметишь, как жизнь прошла. И галоперидол теперь не всем колют, а только некоторым, но их так скрючивает, что смотреть больно». Еще радостно, что охрана бить перестала, а то один раз такое было: Дима без спросу с девушкой за воротами встретился, так его охранники избили и закрыли на несколько дней в комнате социальной адаптации, где голые стены, мебели вообще никакой нет, только пара стеллажей, на которых нужно спать. Потом его долго шатало.

О том, что Кувшинову как выпускнику детдома по достижении 18 лет положена отдельная квартира, он узнал лишь через десять лет — жилье он не получил, и получит ли когда-нибудь — неизвестно. «Наверное, государству удобно было меня сплавить, а квартиру мою перепродать», — размышляет Кувшинов (за последний год российское государство предоставило выпускникам коррекционных детских домов всего 24 квартиры).

Жить в интернате Дима категорически не хочет: «На воле и в интернате — это две большие разницы. На свободе ты живешь вольно, ты кому-то себя посвящаешь. А в интернате все под присмотром. Зачем там жить?» Год назад администрация ПНИ разрешила Диме подрабатывать грузчиком в гостинице «Турист», но после работы он обязан возвращаться в интернат. Его место жительства — там.

[Viktor]

С Таней Багдасарян мы встречаемся в библиотеке для слабовидящих неподалеку от метро «Проспект Мира». 36-летняя Таня, дипломированный тифлопедагог, сидит за столом и читает «Алису в стране чудес» на английском «брайле».

У Багдасарян тот тип внешности, который принято называть уютным: круглое лицо, очки с сильными диоптриями, волосы собраны в «корзинку». Рядом с креслом — костыли.

Когда-то она училась в обычной школе, где ей очень нравилось, вот только учителя сердились, что она их с первого раза не понимает. Учительница велела Таниной бабушке идти с внучкой в поликлинику: Тане поставили диагноз «органические поражения центральной нервной системы», и девочку повезли в коррекционную школу, на пятидневку. Ей казалось, что там будет весело, много детей и игрушек, а летом — разные игры. И детей действительно было очень много, вот только никто с ними особенно не играл. Я спрашиваю Таню, обижал ли ее кто-нибудь, в ответ она молчит.

Позже Багдасарян перевели в психоневрологический интернат: она говорит, что хотела бы жить отдельно, но собственности у нее нет — квартиру, в которой Таня прописана, недавно приватизировала ее мама. «Я маму спрашивала, как же так, почему я собственницей не стала, — рассказывает Таня. — Мама мне ответила: "Ничего страшного"».

Сейчас Багдасарян живет в столичном ПНИ №25 (правда, иногда остается у мамы), где отделения всегда закрыты на ключ, в комнатах — по четыре человека, палаты — как в больнице. «Хорошо бы у нас была своя комната и мы бы сами покупали себе мебель, — жалуется Таня. — А то у нас только кровати, тумбочка, маленький шкаф — все это на четверых».

Багдасарян показывает мне фотографии своих соседок. Наташа Шмаева, ей 70 лет, она плохо слышит и мало что видит; в ПНИ ее перевели из дома для слепоглухих в Сергиевом Посаде. Катя Клименко, ей 19, она прекрасно соображает, но никто в детском доме не научил ее читать и писать. Маша — ей было 20 лет, недавно она «умерла от тоски», поскольку ей было запрещено выходить в город.

Сама Багдасарян дистанционно окончила Московскую открытую социальную академию по специальности «коррекционный педагог», активно пользуется интернетом и постоянно смотрит сайты западных социальных учреждений. «Вот в Европе и США совсем другие дома. Там один человек живет в комнате, где так красиво все расставлено, — мечтает Багдасарян. — А у нас все перемешаны: тяжелые больные в одной комнате с молодежью, никакой самостоятельности нет, даже чай сделать нельзя, потому что чайники — под запретом».

[Viktor]

«Наша система как будто говорит: поедешь в интернат и оттуда не вырвешься», — разъясняет Андрей Горшков, основатель сайта tvoritdobro.ru (занимается поиском и систематизацией информации для людей с ограниченными возможностями).

Горшкову 36 лет, при рождении у него диагностировали детский церебральный паралич. Мама по совету врачей от Андрея отказалась, и его поместили в детский дом. Про тот период своей жизни Горшков помнит одно: «В одной палате 20 человек, условия тюремные. К нормальной жизни тебя никто не подготавливает. Хочешь читать и писать — учись сам. Мне, допустим, повезло, я много времени провел в городских больницах, там лежали дети "с воли", из обычных семей, они мне здорово помогли. И все равно до 21 года меня держали в детском интернате, потом перевели во взрослый».

Когда Андрей попал в московский ПНИ №30, то сразу сказал: «Я у вас ненадолго задержусь». В итоге он провел в интернате больше года и чудом добился перевода в пансионат ветеранов войны и труда. Таких пансионатов, объясняет мне Горшков, на всю Россию — всего 12, в них люди живут в больших комнатах по двое и на прогулку выходят, когда захочется. Но никто в детском доме не рассказывает воспитанникам о том, что они могут там жить.

Я спрашиваю, каким образом ему удалось перевестись в пансионат, и Горшков отвечает предельно скупо: «Помог один знакомый». Много позже Андрею даже удалось получить квартиру.

Он пытался самому себе доказать, что можно найти выход из интернатской системы: «Ты все время боишься, что с тобой завтра могут что-то страшное сделать. Ударят, на уколы посадят, превратят в овоща, направят за любое нарушение режима в психушку».

Когда я спрашиваю его про самый страшный случай, который случился с ним в интернате, Горшков долго смотрит на меня широко расставленными темными глазами: «Вы знаете, я такое видел... Я не буду про это говорить… Но мои знакомые в одном из интернатов спрыгнули из окошка, насмерть. Вам это странным кажется, да? А я вам скажу: такое вполне может быть, если тебе говорят: "Ты никогда не получишь квартиру, ты вообще никому не нужен, ты всегда будешь жить здесь". Вы не понимаете, вы ведь не живете там, и не жили, и жить не будете никогда». Теперь он пытается мне объяснить все так, чтобы я поняла: «Они многим сломали судьбу, и мне — тоже».

[Viktor]

В 2005 году они работали вместе в детском реабилитационном центре «Наш солнечный мир» (в то время он находился в московском районе Текстильщики): Пелепец — волонтером-психологом, Дружинин — коневодом на иппотерапии. «Мы два года общались с Андреем на уровне "привет-пока", я знала, что есть такой чувак, сохранный аутист, пришел из института коррекционной педагогики, — вспоминает начало их романа Надежда. — Я знала его в лицо, знала, как его зовут, и все. Было видно, что он стеснителен, что ему трудно разговаривать, но не более того».

В 2007 году у Андрея случился нервный срыв, и он отпустил из конюшни всех лошадей. Лошадей поймали где-то рядом со станцией метро. Андрею, по словам Нади, до сих пор ужасно стыдно за то, что он сделал: «Я его потом спрашивала: "Ты ведь не думал, что лошади будут жить долго, счастливо и уйдут из Текстильщиков в пампасы?" А он мне: "Нет, конечно. Что ж я, дурак?" — "А зачем выпустил-то?" — "В знак протеста". Там такая была история: Андрей хотел пасти лошадей, другие не хотели, и он таким дурацким способом самовыразился».

После акта самовыражения двоюродная тетя Андрея (заместитель главного врача Московской областной психоневрологической больницы для детей с поражением ЦНС с нарушением психики) Надежда Черлина уговорила его «подлечиться стационарно» в психиатрической больнице №13 в Люблино.

Затем Андрей оказался в ПНИ №25. «У него был лишний вес от лекарств и короткая стрижка, — описывает Надежда внешность Андрея. — Когда я его увидела и спросила, как у него дела, он ответил, что невесело каждый день просыпаться и думать, что в этом месте проведешь остаток жизни. В этот момент меня накрыло, я стала к нему ходить. Кроме тети, родных у Андрея не было: мама умерла в 2004 году, бабушка, с которой он вместе жил, годом позже. И вот, представляете себе, в какой-то момент тетя попросила Андрея оформить на нее генеральную доверенность, тут же подала заявление о лишении его дееспособности, и в принадлежащую ему трехкомнатную квартиру на площади Ильича радостно вселился ее сын Антон Черлин».

Про историю с квартирой Надежда узнала в начале лета 2011 года — и сразу же начала действовать: «Пошла, взяла выписку из ЕГРП (единый государственный реестр прав на недвижимое имущество и сделок с ними — прим. «Ленты.ру») и тут же выяснила, что собственником квартиры является Андрюхин двоюродный брат. Надежда Черлина квартиру путем купли-продажи отдала своему сыну, так что права проживания Андрюха лишился».

С подачи Нади сделка была оспорена в суде: Дружинин выиграл, но Черлина подала апелляцию. Надежда поняла, что «нужно из этой ситуации как-то выковыриваться и срочно выбираться из интерната».

Для того чтобы Андрея признали годным к самостоятельному проживанию, была назначена амбулаторная экспертиза в институте имени Сербского. Я видела запись интервью Дружинина сразу после того, как он попал в интернат: чуть полноватый спокойный брюнет со связной речью, доходчиво объясняющий, что в интернате свободы нет, а значит, нормальной жизни — тоже.

Я видела его лично после экспертизы в институте имени Сербского и пяти лет жизни в интернате. Теперь это грузный молодой человек с встревоженным выражением лица и с неаккуратной стрижкой; он не в состоянии дать ответ на любой, даже самый простой, вопрос. «Андрюху просто залечили, — злится Надежда. — Ему назначали азалептин, галоперидол, аминазин в неслабой дозировке. От этого он был на человека не похож». Надежда считает, что его как будто специально залечивали до такой степени, чтобы он больше никогда не пытался жить самостоятельно.

[clouds]

[светлячек]

Да причем тут торговля, если в общем... Психотип доминирующего тирана... мамы, папы взрослых людей...

[clouds]

А, это папы покупают муляжи гранат, чтобы терроризировать свое чадо. И чего чадо хотело, балду гонять по компу днем и ночью? Вот ему - Бен Ладен, и десяток жен на стороне. Не будет слушать этого Бен Ладена, самый главный уйдет к конкурирующему отпрыску, пусть ощутит свободу порнографии на киберпространстве.

[светлячек]

Если вы этого не понимаете, это еще не значит, что этого нет. Почитайте форум прошу совета - тема на тебе, люди изнывают от своих родителей. Типа"меня мама не пускает путешествовать, я девственница, мне 30".

[Viktor]

[Viktor]

Аминазин

У меня была очень хорошая характеристика, у Миши – очень плохая. В характеристиках про нас было написано все. В характеристиках было написано, что я очень–очень хороший, а Миша – очень–очень плохой. Если бы в Рай или Ад принимали по характеристикам, мы с Мишей не встретились бы больше никогда.
В Мишиной характеристике было написано, что он безнадежно испорчен, не признает авторитета учителей, что Миша представляет несомненную опасность для окружающих. С этой характеристикой после окончания школы его направили в психоневрологический интернат. В психоневрологический интернат, то есть дурдом, отправляли самых–самых плохих. Поэтому в дурдоме его положили в палату к самым плохим и опасным. Он лежал в палате с ворами–рецидивистами, мокрушниками и насильниками – с зэками. Зэки спасли ему жизнь. Если бы в дурдоме не было зэков, Миша бы умер.
В первый же день пребывания Миши в дурдоме ему вкололи укол аминазина. Мише стало плохо, очень плохо. После аминазина становится плохо всем. Даже здоровые и безбашенные зэки боялись аминазина. Аминазин им назначали только в крайних случаях. Но Миша был страшнее зэков. Зэкам кололи одну ампулу аминазина, Мише назначили полный курс. Наверное, врачу было некогда осмотреть Мишу. Врач прочитал характеристику и испугался. Наверное, он боялся Миши очень сильно, так сильно, что решил встретиться с ним только после полного курса аминазина.
Когда молоденькая медсестра пришла делать Мише следующий укол аминазина, Мише было совсем плохо. Мише было уже почти все равно. Его расслабленные мышцы расслабились еще больше. Миша стал дураком от одного укола. Он лежал и не мог понять, что все делается для его же блага. От уколов он должен был стать хорошим, совсем хорошим. Но он упорно не хотел становиться хорошим, характеристика была права. Он хотел остаться плохим. Чтобы стать хорошим, нужно было терпеливо переносить укол за уколом. После последнего укола он обязательно стал бы хорошим, я уверен, – ведь после первого он не мог жевать.
Молодой веселый зэк подозвал медсестру к своей кровати. Внезапно схватил ее за рукав халата, бросил на кровать. Навалился всем телом, отобрал шприц.
– Чем народ травишь?
– Не положено говорить. Отпусти сейчас же, я закричу.
– Что в шприце, сука?
– Витамины.
– Странно, что–то он после твоих витаминов разговаривать не может. Ну, ты меня знаешь, я доверчивый. Сейчас я этот витаминчик тебе вколю.
Медсестра перестала вырываться, заплакала.
– Не надо, пожалуйста, не надо. Там аминазин.
Зэк побагровел. Зэка передернуло. Он медленно справлялся с гневом.
– Тихо, – сказал он. – Слушай меня внимательно. Я свои ноги на лесоповале потерял. Но руки еще при мне. Хорошие руки, сильные. – Он придвинул к лицу девушки кулак, огромный кулак в татуировках. – А еще я подхватил в тюрьме психическую болезнь. Когда вижу беспредел, на меня находит. А когда на меня находит, я за себя не отвечаю. Кажется, прямо сейчас находит. Вот сейчас задушу тебя, и мне ничего не будет, совсем ничего.
Он отпустил ее. Медсестра встала, шатаясь. Она стояла перед зэком, плакала и даже не пыталась убежать.
– Ладно. Знаешь ведь, что я пошутил, не плачь. Скажи мне, только честно, зачем вы ему эту гадость кололи?
– Не знаю, мне говорят, я колю. Мы всем буйным колем.
– Понятно. Теперь все понятно. Выходит, он буйный?
Медсестра кивнула, медсестра не могла говорить, она плакала.
Зэк ловко соскочил с кровати на тележку. Зэк подъехал к Мишиной кровати, сдернул с Миши одеяло. Миша лежал на кровати неподвижно. Руки и ноги его, тоненькие, как спички, были совсем не страшные. Совсем.
Мужчина смотрел на Мишу, мужчина не отводил глаза. Сказал с тоской, как будто ни к кому конкретно не обращаясь. Выдохнул в воздух перед собой:
– Да. Серьезный случай. Сразу видно, что буйный. Такой с одного удара лошадь повалит, не то что медсестру. Тут без санитаров не подступишься. – Повернул голову в сторону женщины. – А ты, я гляжу, смелая. Не страшно тебе было мальчишку колоть? Бога не боялась?
Она не боялась Бога, она никого не боялась, кроме начальства. Еще зэка боялась. Удушит ведь, подонок, – и ему ничего не будет. Он уже наказан авансом. Наказан за все.
– Что ты стоишь, дура?! – внезапно закричал зэк на медсестру. – Сделай что–нибудь. Не видишь – умирает он. Чаю хоть принеси сладкого. Он же не ел ничего с утра.
Медсестра принесла сладкого чаю, медсестра сменила простыню.
Вечером Миша открыл глаза. Вечером он застонал.
Зэк подкатил на своей тележке. Зэк бережно покормил Мишу мясом. Мелко нарезанные кусочки мяса он аккуратно вкладывал Мише в рот, терпеливо ждал, пока мальчик проглотит очередной кусок.
– Ну как, понравилось мясо?
– Понравилось, спасибо.
– Значит, ты собачатину любишь?
– Так это собака была?
Зэк засмеялся. Зэк смеялся в полный голос, скаля металлические фиксы. Смеялись все, смеялась вся палата. Смеялись от радости за Мишу и от удачной шутки одновременно. Кто–то отчаянно лаял.
Миша не смеялся. Миша спросил холодно и серьезно:
– Еще есть?
– Что «еще»? – не понял зэк.
– Мясо еще осталось? Когда собаку привели? Или съели уже все?
Зэк странно смотрел на странного мальчика.
– Собаку сегодня привели. Мяса много. Так ты ел собаку до этого?
– Нет, – снисходительно усмехнулся Миша. – Не ел. Но приблизительно представлял, куда меня отвезут.
– И откуда ты такой взялся?
– Из детдома.
– Мяса мне не жалко. Сейчас еще дам. Может, ты и водки выпьешь?
– Выпью.
Зэк налил водки на дно стакана, одной рукой приподнял Мишину голову над подушкой, другой потихоньку влил водку в раскрытый рот. Подождал, пока Миша проглотит жидкость, дал закусить. Смотрел на мальчика, как на загадочную зверушку.
– Ну что, пошла? – спросил участливо.
– Пошла, – весело ответил Миша. – Куда она денется?
Зэк нахмурился. Зэк не понимал.
Спросил зло, спросил грубо, спросил, как отрезал.
– За что тебя?
Миша рассказал.
Зэк нахмурился, зэк сосредоточенно думал.
– Значит, ты, гаденыш, голову мыл, сигареты покупал и директора козлом обозвал? Ты, получается, как все мы – зэк?
– Получается.
– Во что менты, суки, вытворяют. Уже и до детей добрались.
– Это не менты, это воспитатели.
– Заткнись. Я лучше знаю. Менты – они и есть менты.
Развернулся на тележке. Обвел глазами коллектив.
– Так. Пацан – наш. Собачатину жрет, водку пьет. Срок тянет ни за что. Умереть не дадим. Кто тронет или слово скажет – убью. Все поняли?
Никто не спорил. Все поняли. Сказал – убьет, значит – убьет.

[Viktor]

Этот текст представляет наиболее полное, подробное, аналитическое описание роли принудительной психиатрии в обществе. Действительно столь объемного и подробного свидетельства больше нет. Во всяком случае я не встречал. Хотя описал все это обычный рабочий парень, волею несправедливой участи испытавший это зло на себе.

Личная история. Отрывки.

У людей есть темы, на которые не принято говорить вслух. Замалчиваться могут различные вопросы. Все знают, мужчины совершенно по иному выражаются о женщинах в тесной компании своих приятелей, нежели когда в беседе станет принимать участие хотя бы одна представительница противоположного пола. Или вот совсем другой пример: устроители азартных игр и подобных мероприятий (лотереи, казино, игровые автоматы, букмекерские фирмы...) основывают свою деятельность и получение дохода исключительно на проигрышах большинства своих, как правило, и без того бедных клиентов, но для заманивания людям обещается непременно крупный выигрыш и призы, активно привлекаются подставные игроки внешне приличного вида, обманывающие простафиль ложными, замысловатыми советами, что, якобы, ими так успешно зарабатываются деньги.

Так вот и в этой работе пойдёт речь о горькой и невесёлой тайне, которая не то что скрывается от широкой общественности, а по многим соображениям её не принято открыто упоминать и в профессиональных кругах российских психиатров, но тем не менее каждый занимающий должность врача-психиатра о ней прекрасно осведомлён и сотрудники государственных психиатрических учреждений свою деятельность на этом секрете сейчас только и основывают...

… 15 февраля 2001 года примерно после 7 часов утра в дверь квартиры позвонили 2 работника милиции. Потребовали меня. Я отпер дверь и вошедшие милиционеры заявили, что со мной срочно хочет поговорить участковый инспектор и мне даётся 5 минут на сборы. Я второпях оделся, а так-как паспорт сдал вчера на замену, то взял с собой Военный билет. Работники милиции сразу изъяли у меня Военный билет и торопили настолько, что холодной зимой не дали одеть даже шапку, сказав, что отделение милиции рядом и довезут на машине. Затем меня привезли в ОВД района «Беговой», попросили расписаться в дежурном журнале, я расписался и посадили на скамейку в полутёмном помещении напротив «обезъянника». По постоянно работавшему в отделении телевизору из смежной комнаты было слышно, что настало 8 часов утра и сотрудники милиции разбудили человека, спящего напротив меня в камере

У другого дежурившего сотрудника милиции я спросил на каком основании и почему меня задерживают. Сначала он отказывался объяснить, говоря подождать. Тогда я задал вопрос, могу ли позвонить посредством своего мобильного телефона в юридическую консультацию? Сотрудник милиции запретил и буквально только на несколько секунд из своих рук показал мне лист бумаги, на котором печатными буквами и от руки было написано насколько помню следующее: «Психически больной Евстигнеев Е.А., 1975 г.р. в связи с сезонным обострением опасен для себя, родителей и окружающих...» Так как этот листок был показан мне на пару мгновений, то я не успел целиком прочитать его, но по-моему, тогда там внизу отсутствовала даже печать и дата. Я был сильно удивлён, даже ошарашен, сказал, что это ложь и вынужден был дожидаться разбирательства.

Приблизительно к обеденному времени (к 2-3 часам) в отделении милиции появились две женщины. Одна из них выглядела лучше и представилась заместителем главного врача ПНД - Прытова Е.Б. А другая женщина выглядела грязноватой, была неухоженна и на вид часто пьющая, она всё время только молчала, смотря на меня. Работники милиции предложили Прытовой пройти в светлый кабинет для беседы со мной, но она сразу отказалась, сказав, что ничего мы тут побеседуем и сказала милиционерам показать ей бумагу, какая у них есть на меня. Тот листок она сначала взяла в руки, а потом постепенно упрятала. Усевшись рядом с маленьким обшарпанным столом, Прытова постоянно смотря мне выше моих глаз прямо в лоб, напористо задала несколько коротких вопросов: кем работаю, много ли друзей, с кем живу, знаю ли о NLP, дианетике и какие у меня увлечения? Я спокойно кратко ответил, добавив, что ни о NLP, ни о Дианетике ничего не знаю и хобби у меня тоже нет. Интересно, что она постаралась сделать очень удивлённый вид, узнав об отсутствии у меня каких-либо увлечений. «Что у вас нет никакого хобби?!» - широко раскрыв уставленные мне в лоб глаза, с возбуждением переспросила она. Я подтвердил, что нет и всё время уделяю работе. Тут она, попрежнему смотря чуть выше моих глаз в лоб, стала с интонацией резко говорить, что я психически больной человек и что у меня скоро может быть «срыв». Хотя я и был несколько обескуражен её словами, но спросил почему она так считает? Прытова ответила, что она специалист и сделала вывод по неизвестным мне внешним признакам и отдельно добавила: "по позе". А далее, смотря в лоб, говорила: «Вы же умный человек, у нас работают сильные санитары - не сопротивляйтесь, сейчас машина отвезёт вас в хорошую больницу, там проведут обследование!» Хотя я был против её мнения, но в данной ситуации согласился проехать в больницу на обследование. В конце разговора, спросил, знакома ли она с моей матерью? «Что вы!» - всё глядя в лоб, с мимикой брехала она: «я вашу мать и не знаю, меня попросили обследовать вас очень из высоких инстанций. Не буду вам говорить каких. Высоких...» Прытова поспешно встала и со всё время молчащей женщиной собралась уходить. Вся короткая беседа длилась около 5 минут. Я был удивлён и стал несколько подавлен. Тут, когда Прытова подходила к дверям, работники милиции её окрикнули и сказали про 2-го гражданина - Вильгельма А.А. Она, только увидев его, спросила: «Так кого забирать-то: 1-го или 2-го?» Работники милиции предоставили право выбора ей и она почему-то сразу забрала с собой Вильгельма А.А. под охраной милиционера, а я вынужден был остаться в отделении.

Признаюсь, тогда о психиатрии я ничего не знал, кроме редких отрывков из комедийных фильмов, да случайного сюжета в теленовостях и мне чуть по-человечески интересно было взглянуть, что же происходит в психиатрической больнице, какие там пациенты? В этом пугало и неприятно было только то, что происходило как-то неожиданно и не мог никуда сообщить что со мной, да и стеснялся, а кроме того, надо было в это время уже быть на работе, а тут - незапланированное приключение... Я всё наивно полагал, что скоро в хорошей специализированной больнице быстро проведут тщательное обследование и отпустят.

Конечно, тогда по неопытности и предположить не мог, что в нашем районе лихо орудует организованная банда из лиц на государственных должностях, промышляющая отниманием собственности от пострадавших к преступникам. Именно пострадавших от преступлений граждан, обратившихся в местное отделение милиции для регистрации факта преступления против них, таких людей, наоборот - похищают в далёкий дурдом, где преступникам изощрённо помогают не только сокрыть улики уже совершённого преступления, но и предоставляют возможность завладеть ещё и всем имуществом пленённых, в том числе, недвижимостью!

Время шло. Есть хотелось уже очень сильно. Пока ждал отправки на обследование в больницу, вёл себя порядочно и спокойно, но непредставившийся сотрудник милиции, издавший приказ о моём приводе из дома в отделение, вальяжно приказал мне зайти в «обезъянник» и запер за мной дверь, буквально ловко объяснив это так: «Чтоб нам спокойней было.» Звонить с мобильного телефона полностью запретили и я не мог предупредить никого даже на работе. А когда мне кто-либо звонил и я отвечал на звонки, то работники милиции выражали возмущения. По мягкости характера и не желая ссориться, я выполнял их указания.

Из камеры услышал, что тот единственный нормальный рыжеватый дежуривший сотрудник милиции, обнаружив, сказал другому, что Прытова у них оказывается забрала ту фиктивную бумагу и теперь они меня держат в отделении без формального обоснования!

Когда уже телевизор ничего не показывал - видимо было далеко заполночь - наконец приехала специальная машина, чтобы забрать меня в больницу. Вид у приехавших дурной: худые, один в очках и с длинными волосами, а другой хоть и в белом халате, но словно наркоман.

Меня обыскали, вынули содержимое карманов, составили опись и отдали всё приехавшим за мной. Приковали наручником, объясняя тем, что один человек при доставке в психбольницу выпрыгнул на ходу из автомобиля, получил сильные травмы и был направлен в обычную больницу. Сейчас я понимаю - тот смело выпрыгнувший был прав, а тогда я ещё не знал, что ждёт впереди.

Сели в машину и приехали в «Городскую клиническую психиатрическую больницу №4 имени Ганнушкина П.Б. города Москвы». Сначала в приёмное отделение. Чувствовал я себя уже очень плохо - голод, слабость и сонливость сковали ночью весь организм. Что было здесь я помню хуже. В приёмном отделении поспрошали простые вопросы: как зовут, дата рождения, где живу. Приказали переодеться в драную, грязную, паршивую, казённую одежду, составили опись всех моих вещей с деньгами, одеждой и обувью и предложили подписать добровольное согласие на лечение. Я отказался. Тогда меня здоровенные санитары проводили в 5-е мужское отделение и уже тут разговоры стали совсем другие - совсем непривлекательная худощавая медсестра в белом халате и огромных очках на разный манер твердила: «Подписывай, Женя! Ты почему не подписываешь?!» Я отказывался подписывать добровольное согласие на лечение. Появились 2-е опасных психбольных - завсегдатаи отделения: Маркин Александр и по имени Марат. Вместе с сотрудниками больницы они меня обессилевшего долго, более часа нагло заставляли подписать добровольное согласие на лечение, то говоря, что здесь все подписывают, то угрожая, что мне будет ещё хуже и меня откажутся кормить, то предлагая сразу накормить, если подпишу. Мучали и мучали своей мерзкой болтовнёй. В конце-концов мне принудительно в ягодицу сделали укол какого-то препарата, я стал постепенно терять сознание и пока ещё чего-то соображал, мне тыкали лист бумаги: «Подпиши... подпиши...»

Проснулся когда было светло. Голод жуткий, силы отсутствуют, ходить еле могу. Помню состоялась скупая беседа с заместительницей начальника отделения Грициенко Верой Даниловной в её кабинете. Эта тварь, пока я находился ещё под действием укола, допытывалась: где, кем я работаю, много ли у меня друзей и чем они занимаются. Снова предлагала мне подписать добровольное согласие на лечение. Я отказался и так и не подписал.


Дополню, 15 февраля, то есть числом раньше меня, в этом же отделении психбольницы оказался Вильгельм А.А., сидевший рядом на скамейке в отделении милиции. Мы узнали друг-друга. Позже он сообщил, что из милиции он с теми женщинами поехал в ПНД№4, где его обследовали около 1-2 часов, а затем отправили в дурдом, но он тоже отказался подписать добровольное согласие на лечение.

Что было ещё не запомнилось. Мне разрешили есть в столовой. По 3 раза в день принуждали пить препараты и каждый вечер делали укол в ягодицу. Еле ходил, разум помутнел - меня отравили. Обстановку вокруг тогда помню плохо. Много спал.

Так шли дни и ночи. Постепенно организм стал превыкать к губительным препаратам и хотя всё время чувствовал себя специфично, словно сонным, но уже постепенно иногда мог разговаривать с другими пациентами.

С самого начала меня поместили во 2-ю палату отделения, а затем перевели в какую-то другую.

Примерно через неделю уколы делать перестали, а по прошествии около 2-х недель сознание стало понемногу возвращаться, несмотря на принудительный приём других отравляющих препаратов. И хотя я тогда плохо соображал, но всё-таки можно было заметить, что в дурдоме большей частью продолжительно тамятся под действием губительных препаратов обычные мирные граждане.

Вместе со мной в палате лежал один спокойный человек чуть старше меня, его все часто называли по кличке и он рассказал, что уже долгое время пребывает в разных психбольницах, а принадлежащие ему 2 квартиры, одна из которых находится в Митино, другими лицами сдаются в аренду!

Судить о реальном состоянии здоровья узников конечно сложно, так как большинство находится под действием химикатов, но некоторые выводы уже можно сделать было тогда.

Долгое время в отделении, в одной палате вместе со мной содержался Зотов Аркадий Николаевич - молодой спокойный парень из Митино, оставивший свой номер домашнего телефона: 752 7150. Сомневаюсь, что он получил лечение в больнице, хотя возможно и имеет малое заболевание.

А вот другой пример: наркомана, лежавшего на кровати рядом со мной, по имени Алексей, у которого по ночам были сильные приступы, выписали приблизительно через неделю после поступления в больницу. Он тоже оставил мне свои телефоны для связи: 379 5137, 4314162, 4316453.

Есть малая часть опасных психбольных, заправляющих в отделении. Они отнимают передачи у остальных. Одному человеку тогда в 5-м отделении сломали челюсть. Если отказаться принимать препараты, то заставят опасные психбольные садисты, подлизывающиеся к сотрудникам отделения.

Кто-то выписывался, кто-то поступал в заключение. У кабинета руководящих работников отделения бывало выстраивалась очередь посетителей с сумками.

В туалете и палатах грязь. Вонь. Отсутствует горячая вода. На окнах решётки.

Оказалось, когда меня заключили в отделение психбольницы его начальник - Грозов Сергей Петрович - был в отпуске. Прошло какое-то время (1-2 недели) и он вышел на работу. Состоялась 3-х минутная стандартная беседа с ним в кабинете, но ничего не изменилось - он такой же подлец, как и остальные работники отделения.

Томление в психушке жутко. Был узник по кличке «Ба-Бай» - высокий, но исхудавший, истончавший человек. Его никто не навещал, над ним издевались и вдобавок препятствовали в приёме пищи, выталкивая из столовой, поэтому приходилось питаться редким воровством. Ходил в рваной, казённой одежде и постоянно с травмами на лице. От окружающих слышал только матёрую ругань, крики и... молчание. Уже с трудом говорил. Он запомнился мне тогда и думаю не только мне... Сейчас, когда пишу эти строки в 2003 году, горечь подступает к глазам - теперь понимаю, это был узник, приговорённый к смерти! Помню сухой, непонимающий взгляд его голубых глаз...

Родной отец обнаружил моё неожиданное исчезновение, узнал где я и 5 марта навестил, поэтому на следующий день - 6 марта 2001 года - меня неожиданно освободили, выдав на руки лишь 2 документа: больничный лист и направление для постановки на учёт в ПНД. В них напрочь отсутствовал диагноз.
При освобождении Грициенко В.Д. говорила о съезде с квартиры, но я спросил: «Неужели я больной человек? А какой у меня диагноз?» Грициенко ответила, что конечно я больной, а диагноз они не сообщают и отказалась далее говорить. Тогда, ещё находясь в затравленном состоянии, наполовину верил этой скотине и даже предположить не мог, что за диагноз преступники сфальсифицировали мне - гражданину, успешно трудящемуся на 2-х работах!

http://psihiatrii.net/forum/viewtopic.php?f=14&t=8133&start=20

[Viktor]

...Мне очень плохо, мне искалечили тело, разрушили мозг, у меня нет будущего, а настоящее просто ужасно. Решила бросится под поезд, но мне очень страшно, осталось только решиться.

Я принимала таблетки Дексаметазон, их назначила врач-эндокринолог т.к. был повышенный уровень тестостерона в крови. Врач не имела права выписывать такое лекарство без полного клинического обследования организма, однако выписала. Из-за него у меня развился психоз. Я попала в больницу. Там мне давали Клопиксол, Циклодол, Седалит. Перестала принимать все лекарства в конце ноября.
От них побочные эффекты просто ужасные, такое ощущение, что по голове дали, да так сильно, что просто ужас.
Сейчас моё состояние крайне тяжёлое, я не сплю ночами уже 5 месяцев, ночью бывают недолгие видения, часа на 2-3, но это поверхностный сон. В инструкции Дексаметазона написано, что побочным эффектом является бессоница, но почему побочные эффекты не проходят так долго после того как я перестала их пить?
От их побочных эффектов в моем теле остановились многие нормальные процессы.
Вот, что меня беспокоит больше всего:
Кишечник (без слабительного чая "Сенна" не могу ходить в туалет), задержка мочи, приходится сильно тужиться, чтобы сходить в туалет по маленькому, иногда даже больно.
Желудок (пища переваривается не до конца, выходят куски неперевареннной пищи). Психика (бессоница, сейчас я не могу ни на чем концентрироваться, не могу читать книги. Все, что показывают по телевизору стало мне каким-то чужим, не могу слушать музыку. Хотя раньше я пела, танцевала, выступала). Из-за того, что ночью не высыпаюсь у меня глаза красные, я не могу их красить.
Я ни о чем не могу думать, только о том, как мне плохо).
Кожа (на всем лице аллергия, у меня никогда такого раньше не было), в организме изменились все процессы, кожа, волосы.
Постоянная слабость, еле на ногах стою, почти не выхожу из дома, веду малоподвижный образ жизни и ничего не могу с этим поделать, я почти прикована к кровати.
У меня нарушение менструального цикла, утрачена половая функция, сухость слизистой влагалища, как это может быть в 24 года? В инструкции этого лекарства написано: "нарушение сексуальной функции", "сухость слизистых", НО ПОЧЕМУ ПОБОЧНЫЕ ЭФФЕКТЫ НЕ ПРОХОДЯТ ПОСЛЕ ОТМЕНЫ? Я понимаю такое бы произошло во время приема этого лекарства, но после того как я перестала принимать его прошло уже 3 месяца. Почему так? Неужели это на всю жизнь? У меня никогда не будет детей, свадьбы, я не могу работать, не могу ничего делать.
И ещё куча всего что произошло в организме.
Я больше не могу так существовать, осталось только дойти до станции и лечь на рельсы.

http://psihiatrii.net/forum/viewtopic.php?f=14&t=8133&start=40

[Viktor]

***ИЗ АРМИИ В ПСИХУШКУ---ТАКОЕ ВОЗМОЖНО!?!?**


Помогите!!! Мой брат в беде!!!


Тема армии является очень щепетильной испокон веков, и особенно в настоящее время!!!! Но как же так, у людей, которые искренне хотят служить в армии – всегда что-то происходит и зачастую это что-то очень плохое!

В нашей семье очень хорошо относились к армии, даже я хотела туда попасть, когда умер отец, я пошла, проходить комиссию, но мне сказали что по состоянию здоровья я не прохожу. Мой брат тоже очень хотел служить, прошло 6 лет его желание не пропало, а наоборот он стал руководствоваться новыми принципами. По окончанию колледжа он поехал в военкомат, он долго проходил комиссию. За время прохождения комиссии он успел получить права, его 3 раза приглашали в военкомат. На 3-й раз его все же забрали в армию, сказали, что долго его отбирали т.к. проверяли для службы в секретных войсках (уж не знаю, насколько достоверна это информация), мой брат был просто счастлив.

И вот его забрали в декабре 2010 года. По прибытию в часть ему все нравилось, Н/г они отметили хорошо, было много сладостей. Он еще до армии хотел военную карьеру, и тут его желание окрепло. Через неделю после Н/г нам позвонил командир и сказал, что мой брат неадекватно ведет себя. Мама спросила: "Можно приехать?". Тот сразу отмахнулся и сказал, что не нужно. 23 января должна была быть присяга. Мы с мамой уже ехали в поезде, когда раздался звонок и это был мой брат. Он и до этого звонил. По голосу мы его не узнали. Он не понимал, где он находится, мама попросила, чтоб он дал трубку кому-нибудь, что бы узнать, где он. Как оказалось он, находился в психбольнице, и он все также в неадекватном состоянии...

http://psihiatrii.net/forum/viewtopic.php?f=14&t=8133&start=50

[Viktor]

...Вот ещё пример внезапного возникновения эндогенной шизофрении (не пограничного реактивного расстройства-тяжесть же симптомов слишком большая-скажет человек-диплом).
Мужик был избит на улице.
Через несколько месяцев начались галлюцинации и бред.
Несколько лет обитает в дурдоме.
"Ну,-скажется психиатр, ЧМТ, значит".
Избит довольно несерьёзно-кости не сломаны, было только сотрясение (или вообще не было, не помню из рассказа).
Но родственники его не поддержали, (и я уверен, что много важной информации как всегда, замолчалось), наступил внутренний конфликт вроде "за что мне такое?" и -и-и.Всё, здравстуй...

http://psihiatrii.net/forum/viewtopic.php?f=14&t=8133&start=60

[Viktor]

Изощренейшая, кощунственная подлость психиатрии состоит в подмене человеческой сущности функциональностью. Этим они пытаются отрицать чудовищный ущерб, наносимый «лечением». Делают акцент на сохранение функций. Дескать человек (пролеченный) двигается, дышит, испражняется, разговаривает, чем то занимается, работает… Одним словом живет. Стало быть не все так не поправимо. Стало быть они как никак помогли. «Лечение» оправдано. Здесь присутствует конечно чудовищная глупость. Но все же не на столько они глупы, что б не понимать что творят. «Функциональность» ведь совсем не тоже, что «Человек», индивидуальность, его неповторимая сущность. Ведь никак один человек не может заменить другого. Человек не функция!!! Если ущипнуть одного человека другому больно не будет. И все, что чувствует человек, что происходит с ним, о чем переживает, чего не принимает все это абсолютно лично его! Никого более! Если б мы, каждый из нас не представляли из себя абсолютно отличного, самость нас бы попросту не было. То есть и говорить было б не о ком.
С позиции же психиатрической важна лишь функциональность. Вернее даже отсутствие некой «вредной» функциональности. И с этих позиций лишить человека воли, эмоций, протеста, всякого внутреннего сопротивления (то бишь вредных функций), сохранив функции иные (не вредные) можно принять положительным эффектом лечения, помощью больному. И именно этим, сохранением некоторых «основных» функций (хотя и здесь сохранность весьма и весьма липовая) эскулапы и обосновывают оправданность, целесообразность «лечения». Раз функции сохраняются, значит «побочные» действия «лекарств» не непоправимы.
Собственно этим же пороком «страдает» вообще современная медицина. По сути при всей насыщенности все возможными новейшими, совершенейшими средствами, аппаратурой знание медиков о человеке, его значении едва ли более глубокие, нежели в глубокой древности. И даже скорее наоборот. Познания развивались в чрезмерном детализировании, рассматривании отдельных частей, органов, функций… При этом целостность человеческого существа, как неповторимой, не воссоздаваемой личности совершенно упускалась из внимания. Не секрет ведь на сколько для современных врачей маловажны, не существенны жалобы самих больных. То есть тех самых людей, которые и обратились к ним, гипократам за помощью. На сколько они не расположены слушать рассказы о болях, страданиях, опасениях… Их это просто откровенно раздражает. Они привыкли полагаться на познания в биологии и физиологии. Им важно что покажут анализы, рентген, кордиаграммы … Все это конечно важно. Однако нельзя ведь, не допустимо забывать, что перед ними не бревно, не глина для изваяний – человек, самоценное существо из мяса, костей и нервов. И никто, ни какой сколь угодно грамотный специалист не может иметь представлении о происходящим с тем другим, на столь же глубоком уровне, как знать может только он сам. И если по всем анализам, обследованиям никакой патологии не обнаруживается, но сам человек чувствует себя совершенно разрушенным то отсюда никак не следует, что этот человек «несет бредню». Из этого следует, что познания современных лекарей далеки от совершенства. И очень многого, крайне важного, определяющего они не знают. И потому и обследования их указывают совсем не на то, что они безапелляционно выводят.
Что значит функции? А может ли вообще не быть функций? В природе, как известно ничто не находится в абсолютном покое. Все движется. Стало быть уже функционирует. Умерший начинает разлагаться. Появляются многочисленные микроорганизмы, выделяются множества различных веществ. Наконец заводятся черви, которые очень даже активно функционируют. Так что можно вывести, что функционирование человека продолжается? Ведь все это и микроорганизмы и черви появились из него. И такой пример от темы совсем не далек. Человека можно уничтожить так, что собственно от него, его самости, его клеток, генотипа не останется ничего, но функции при этом будут наличествовать. Человек в этом случае уничтожается доскональнее, чем умерший! Именно так уничтожается человек психиатрическим «лечением». Умирая человек оказывается куда более сохранен. Он уходит таким же, каким пришел в мир. А пролеченный психиатрически уничтожается полностью, выкрашивается так, что ничего от него уже не остается. А функции наличествуют. Функции есть, но чьи? Человека то нет.

http://psihiatrii.net/forum/viewtopic.php?f=14&t=8133&start=150

[Viktor]

Томас Сас.

…Работа врача, между прочим, состоит в том, чтобы оказывать помощь. Работа судьи, между прочим, в том, чтобы причинять вред: наказывать нарушение закона без согласия нарушителя... Тюремные надзиратели, исполняющие вынесенные судьями приговоры, вредят своим заключенным вне зависимости от причин вмешательства. Психиатры, исполняющие вынесенные судьями приговоры, также вредят своим пациентам вне зависимости от причин и мотивов вмешательства... Разница лишь в том, что тюремщики не объявляют себя благодетелями заключенных, тогда как психиатры настаивают, что они — благодетели недобровольно госпитализированных пациентов... Большинство индивидуумов воспринимают свое насильственное психиатрическое лечение как наказание. Психиатры же настойчиво утверждают, что те, кто подвергается психиатрическому принуждению, являются психиатрическими пациентами, а не психиатрическими жертвами, что психиатрическое принуждение является лечением, а не наказанием, и что те, кто противится их «благотворительности», являются отъявленными врагами заботы о больных, а не защитниками свободы и справедливости. Тот, кто контролирует лексику, контролирует социальную реальность. Эрозия наших свобод — не тайна. Она, главным образом, — результат слияния медицины с государством, слияния, усиливающего зависимость людей от власти фарминдустрии и психиатрического контроля, поощрявшегося и поощряющегося необоснованно широким определением терминов «болезнь» и «лечение». Когда правительство контролирует религию, не только религиозная свобода, но все свободы становятся химерой. Когда правительство контролирует здоровье [людей], не только медицинская свобода, но все свободы становятся химерой…

http://psihiatrii.net/forum/viewtopic.php?f=14&t=8133&start=180

[Арунa]

[MyBestFriend]

У каждого должно быть право на смерть...

[Viktor]